Соборность
и дуализм
(1990-1993)
Два всадника, сидя на
одном коне, дерутся друг с другом – прекрасная аллегория государственного
устройства!
Г. Лихтенберг.
«Афоризмы».
Во второй
части этой книги мы рассмотрели событийную канву 1990-1993 годов, постаравшись
«наложить» её на те модели социокультурного развития, которые были разработаны
в первой части. Мы пришли к выводу, что первый российский посткоммунистический
парламент пал жертвой институционального конфликта между исполнительной и
законодательной ветвями власти потому, что специфические условия переходного
периода не позволили разрешить этот конфликт с помощью конвенциональных
средств. Цель третьей части – подкрепить результаты макросоциологического
анализа детальным анализом (с использованием статистических и математических
моделей) доступных исследователям парламентаризма эмпирических данных. Другими
словами, мы хотели бы показать, что российский парламент 1990-1993 годов и сам
может служить моделью российского политического процесса – причём не
только потому, что в его стенах обсуждались все сколько-нибудь значащие
социально-политические проблемы и принимались важные политические решения, но и
потому, что политическое поведение его членов было репрезентативно для
российского общества в целом.
Важнейшей
проблемой постсоветской политики была проблема демократизации и, в
частности – проблема политического представительства. Хотя
представительные институты формально существовали и при советской власти (и даже
дали ей своё имя), они никогда не рассматривались как действительно властные
органы. После проведения, по сути дела, первых в советской истории настоящих выборов и создания новых
представительных учреждений, российская политология столкнулась с серьёзной
методологической проблемой. Исследовательские приёмы, выработанные и
отшлифованные годами работы по изучению представительных институтов западных
демократий, оказались малопригодными в новых условиях, хотя бы потому, что
многопартийность, которую западные учёные привыкли считать чем-то само собой
разумеющимся, напрочь отсутствовала в Советском Союзе. Российская ситуация
требовала радикального пересмотра традиционных методов.
На том –
начальном – этапе демократизации решающее значение имела политическая культура;
на втором этапе (1990-1993 годы) на первый план выступили проблемы
институциональные. Российский парламент отчаянно сражался за статус –
сначала с союзным парламентом, затем – со своим бывшим главой, сделавшимся
к тому времени президентом. Другим важнейшим вопросом российской политики было
оформление новых политических сил. В то время казалось, что вакуум, оставшийся
после изгнания с политической арены Коммунистической партии, вот-вот будет
заполнен новыми политическими партиями, в становлении которых складывавшимся
парламентским фракциях отводилась едва ли не решающая роль.
Анализ голосований в
российском парламенте позволяет лучше разобраться в том, что из этого
получилось: очертить спектр политических сил, действовавших в стенах
парламента, оценить степень их внутренней консолидации и взаимной близости,
проследить их эволюцию, иными словами – прояснить смысл важнейших событий
недавнего прошлого и характер складывающейся политической системы.
Голосование в российском
парламенте 1990-1993 гг. было объектом исследования ряда отечественных
учёных[1], среди которых выделяются работы А. Собянина
и Д. Юрьева[2] и
ИНДЕМ-Центра[3]. Они первыми пролили свет на ситуацию в
российском парламенте, и любой последующий исследователь обязан считаться с их
результатами. Обе команды, однако, преследовали достаточно ограниченные
практические цели и интересовались, в основном, небольшим числом ключевых
фигур, а их нескрываемая идеологическая и политическая ангажированность не
могла не сказаться на объективности их работы.
Так, работа группы
А. Собянина исходила на некоей «идеальной модели» «демократического
поведения». Сама модель конструировалась путём выбора «ключевых проблем»
«демократической повестки дня» и определения для них «подлинно демократических
решений». «Демократичность» поведения тех или иных депутатов и депутатских
групп оценивалась по степени «отклонения» от предписанных «образцовых»
установок.
Применение этой модели на
практике позволило выявить (точнее – продемонстрировать) наличие острого
конфликта между коммунистами и демократами на первых Съездах народных депутатов
и проследить его развитие. Её слабым местом, однако, была очевидная
произвольность критериев, положенных в основание сопоставлений и оценок, что
ставило под сомнение объективную значимость результатов и затрудняло их
использование за пределами тех узких задач, которые решались группой Собянина.
В 1991-1992 годах в
ИНДЕМ-Центре, возглавлявшемся Г. Сатаровым, была разработана компьютерная
программа обработки данных голосования (предназначавшаяся, главным образом, для
использования в Совете фракций российского парламента). Программа показывала
результаты голосования депутатских групп в виде «облака» на двумерной
плоскости, что позволяло сопоставлять политические позиции рядовых членов
депутатских групп с позицией их руководства. Это был простой и эффективный
способ изучения внутригрупповых и внутрифракционных отношений (бесспорно,
одного из важнейших аспектов парламентской политики), но он мало что давал для
понимания эволюции политического спектра в целом. Между тем именно эта проблема
находилась в то время в центре общественного внимания – и поделом,
поскольку, как показали ближайшие события, от этого процесса зависели и способ
разрешения, и самый исход осеннего кризиса 1993 года.
В этой главе предлагается
метод изучения эволюции политического спектра, основанный на анализе данных
голосования. Как нам представляется, его применение позволяет не только
ответить на конкретный вопрос – что происходило в российском парламенте в
1990-1993 годах, – но и охарактеризовать политическую ситуацию тех лет в
целом.
Насколько нам известно,
исследования, посвящённые российскому парламенту 1990-1993 годов и использующие
количественные методы анализа, за пределами России не проводились. Недавние
публикации в «Джорнэл оф демокраси»[4] носят
вполне традиционный характер. Объективное – основанное на количественных
методах – описание ситуации в первом российском парламенте представляется
поэтому своевременным и важным делом.
Горячие
дебаты, предшествовавшие роспуску первого российского посткоммунистического
парламента в сентябре-октябре 1993 года, вращались преимущественно вокруг
политической позиции парламента как целого. Демократическая печать клеймила эту
позицию как крайне консервативную, а сам конфликт между парламентом и
президентом представляла как борьбу прокоммунистического депутатского корпуса
против демократической администрации[5].
Альтернативное объяснение
этого противостояния как типичного институционального конфликта – пусть и
усугублённого серьёзными изъянами в конституции и очевидным отсутствием у обеих
сторон навыков, необходимых для его конструктивного разрешения, –
пользовалась гораздо меньшим влиянием.
Анализ данных голосования
позволяет сделать обоснованный выбор между этими гипотезами. Для объективного и
убедительного ответа на этот вопрос необходимо представить адекватную картину
спектра политических сил, действовавших в стенах парламента в период конфликта,
и соотнести его эволюцию с общими изменениями
политической ситуации.
Под спектром политических
сил обычно понимают их распределение вдоль условной одномерной оси. Эта модель
позволяет наглядно представить основные политические различия, но, как правило,
не отражает действительного многообразия политических позиций, особенно на
переходных этапах политического развития. Нет никаких оснований полагать, что
политический спектр должен непременно укладываться в двухполюсную шкалу. В этой
главе политические силы, представленные в русском парламенте, «наносятся» не на
линию, а на плоскость, что, между прочим, позволяет наглядно изобразить
эволюцию их политических позиций во времени[6].
Если отдельные «картинки»
отражают относительную «близость» (или, напротив, «отдалённость») депутатских
групп в определённый момент или на определённом отрезке времени, то ряд таких
«картинок» позволяет проследить, как менялись эти «расстояния», а вместе с
ними – и общая расстановка политических сил. Благодаря этому мы можем
оценить уровень политического согласия внутри парламента и установить, в какой
мере динамика сближения и расхождения фракций определялась состоянием отношений
между парламентом и президентом.
Если окажется, что
политические позиции, в особенности – позиции «центристских» групп,
отражают уровень и характер отношений между исполнительной и законодательной
властями, значит, мы имеем дело с институциональным, а не идеологическим
конфликтом.
В принципе, «флуктуации»
«Центра» могут объясняться просто очерёдностью политических целей и
естественной сменой приоритетов по мере их достижения. Но это объяснение в
нашем случае не «работает» потому, что центристские фракции российского
парламента, несмотря на их политическую неоднородность, «дрейфовали» на
удивление синхронно, что говорит в пользу институциональной гипотезы.
Первоначально
депутаты российского парламента разделились на группы по профессиям,
территории, «интересам» и т.п. Возникли такие группы как «Военнослужащие»,
«Медицинские работники», «Организаторы народного хозяйства», Московская
депутатская группа, «Гласность», «Продовольствие и здоровье», «Реформа армии»,
«Север», «Советы и местное самоуправление», «Чернобыль» и.п.[7] Депутат в
принципе мог быть (и часто был) членом сразу нескольких групп. Парламент, хотя
и был политически поляризован, не имел, таким образом, чёткой фракционной
структуры.
Однако, после Пятого
Съезда сложилась система фракций, организованных по принципу исключительного
членства. Минимальная численность, дававшая фракции официальный статус, была
установлена в 50 человек. Активность фракций ограничивалась, в основном,
Съездами, на которых, собственно, и велись политические дебаты; что касается
Верховного Совета, его деятельность вращалась не столько вокруг фракций,
сколько вокруг комитетов. Комитеты, в общем и целом, значили больше, чем
фракции, тем более, что по вопросам, имевшим политическое значение, они
выступали, как правило, единым фронтом[8]. Политическая позиция комитета определялась,
прежде всего, политическими пристрастиями его председателя. (Как отмечалось
выше[9], члены комитетов имели в Верховном Совете
официальный статус, даже если они и не были его избранными членами. Но они
считались его служащими и имели в нём свои кабинеты. Между прочим, благодаря
этому, число профессиональных парламентариев возросло с 252 до приблизительно
450).
История первого русского
посткоммунистического парламента чётко делится на три периода. Первый период (с
мая 1990 по декабрь 1991 года) характеризовался институциональным
противостоянием с «Центром», т.е. с союзной властью, и острой идеологической
конфронтацией между коммунистами и демократами, которая, впрочем, не помешала
им объединить усилия против «Центра» и солидарно проголосовать за суверенитет
России. Напомним, что, согласно «Декларации о государственном суверенитете
Российской Советской Федеративной Социалистической Республики», российское
законодательство получало приоритет перед союзным, что выводило правовую
систему республики из-под контроля «Центру»[10]. Российская инициатива была подхвачена другими
союзными республиками, и начавшийся процесс «суверенизации» завершился, в конце
концов, распадом Советского Союза. (Формально Союзный договор 1922 года был
денонсирован Верховным Советом 12 декабря 1991 года[11]).
Второй период (с декабря
1991 по июль 1992 года) может считаться «звёздным часом» российского
парламента. Парламент обрёл и какое-то время удерживал политическое
верховенство, всё больше напоминая «нормальный» институт парламентского типа и
одновременно втягиваясь в конфронтацию с президентом. Эти месяцы были также
периодом наибольшего влияния фракций, когда их консультативный орган –
Совет фракций – выступал в качестве одного из ключевых инструментов
выработки и реализации парламентской политики.
Третий период (с июля
1992 года до разгона парламента в сентябре-октябре 1993 года) отмечен
нарастающей конфронтацией с президентом. В институциональном отношении
парламент медленно, но верно деградировал. После подчинения комитетов
Президиуму Верховного Совета резко усилилось личное влияние
Р. И. Хасбулатова. Особая роль Председателя Верховного Совета не
имела решительно никаких конституционных и правовых оснований и определялась
исключительно возможностью распоряжаться финансовыми ресурсами парламента. Не
зависела она и от поддержки каких-либо фракций или групп фракций, что сделало
Хасбулатова фактическим лидером «беспартийного болота» – той
многочисленной группы депутатов, которые, как и сам Хасбулатов, так и не
примкнули ни к каким фракциям. Неоднократные попытки придать Совету фракций
какой-то официальный статус не дали результата, и его влияние неуклонно падало,
равно как и влияние самих фракций.
Уместно напомнить, что
фракции российского парламента не опирались на политические партии. Хотя в
парламенте были представлены самые разные партии, все они (за очевидным
исключением Коммунистической) были созданы уже после выборов. Границы между
партиями и фракциями не совпадали: как уже говорилось, члены одной и той же
партии могли входить в разные фракции и, наоборот, члены одной фракции –
принадлежать к разным партиям.
Численный состав фракций
отличался исключительной текучестью. Депутаты постоянно переходили из фракцию
во фракцию[12]; менялось и общее количество фракций, поскольку
те из них, в которых оставалось менее 50 членов, утрачивали официальный статус
(как это случилось, например, с «Гражданским обществом» после Седьмого Съезда).
То обстоятельство, что руководители фракций поначалу располагали значительными
финансовыми ресурсами, стимулировало борьбу за лидерство, и это соперничество
раскалывало крупные фракции. Что касается рядовых членов фракций, то все они
избирались в своё время как независимые кандидаты и не были связаны никакими
обязательствами ни со своими партиями, ни с фракциями.
Эта ситуация ставит перед
исследователем серьёзную проблему. Есть ли смысл анализировать и сопоставлять
политические позиции групп, численность и персональный состав которых столь
непостоянны? И можно ли говорить о политической позиции фракции, если имеются серьёзные
основания полагать, что определённостью взглядов отличалось лишь её «ядро», в
то время как основная масса членов не имела твёрдых убеждений и к тому же, по
сути дела, не контролировалась руководством?
Понимание этих трудностей
во многом определило методику исследования, результаты которого излагаются в
этой главе.
Для
анализа расстановки политических сил в парламенте необходимо было прежде всего
оценить степень политической однородности (сплочённости) фракций.
Априори трудно было
ожидать высокого уровня гомогенности от фракций, состоявших из членов разных
политических партий. С целью более основательного изучения этой проблемы была
разработана информационно-аналитическая система, включающая базу данных всех
поимённых голосований на Съездах народных депутатов России со Второго по
Девятый[13].
База данных была устроена
таким образом, чтобы содержащуюся в ней информацию можно было группировать как по
отдельным вопросам или группам вопросов, так и по конкретным депутатам или
группам депутатов. Было также разработано программное обеспечение, позволявшее
оценивать и анализировать степень совпадения/расхождения мнений внутри любой
произвольно выбранной группы депутатов. а также сравнивать мнения (позиции)
различных депутатских групп[14].
Наиболее простой и
очевидный подход при анализе голосования – кластерный анализ, позволяющий
осуществить так называемую «естественную» классификацию участников голосования.
Методика кластерного анализа была апробирована в ходе многочисленных
исследований голосования в Конгрессе США[15], Организации Объединённых Наций[16] и пр. Её
суть сводится к следующему.
Голосование каждого
участника (депутаты, страны и т.п.) представляется в виде строки, в которой
каждому голосованию соответствует один из четырёх символов: «за», «против»,
«воздержался», «не участвовал» («отсутствовал»). Эти строки сравниваются между
собой на предмет установления степени сходства/различия, определяемой, например,
как доля (процент) совпадающих позиций, и выявления групп голосующих, степень
солидарности которых превышает заданный уровень.
Применение этого метода к
находившимся в нашем распоряжении данным, однако, не дало результатов,
точнее – полученные результаты оказались малоинформативными. Это было
обусловлено особенностями политического поведения российского депутатского
корпуса 1990-1993 годов.
Во-первых, число
отсутствовавших или воздерживавшихся оказалось необычно большим. Парламентская
дисциплина вообще находилась на низком уровне, и хотя в работе Съездов
участвовало обычно от 950 до 1000 депутатов, решения фактически принимались
собраниями, едва превышавшими кворум (в среднем около 625 человек). Этот
абсентеизм, впрочем, объяснялся не только недостатком дисциплины. Дело в том,
что данные поимённых голосований тщательно анализировались как руководством
парламента, так и президентской администрацией. Депутаты подвергались
интенсивной «обработке» с разных сторон перед каждым важным голосованием, что
побуждало многих из них вообще уклоняться от голосования по острым вопросам.
Что же касается фракций, последние были недостаточно сильны, чтобы оградить
своих членов от давления извне.
В итоге строки
голосований чуть ли не всех депутатов пестрели символами «отсутствовал» и
«воздержался». В условиях нелегко было установить разумный порог
внутригрупповой солидарности. Можно было бы, конечно, просто игнорировать все
такие позиции, оставив в строках голосований только «за» и «против», но тогда
строки стали бы слишком короткими, а оставшиеся вопросы были бы слишком
тривиальны, чтобы вычисленные на их основе уровни солидарности можно было
рассматривать как значимые характеристики.
Другая трудность, с
которой мы столкнулись, заключалась в том, что выявилось слишком много
вопросов, решения по которым принимались чуть ли не единогласно, т.е.
большинством в 700-750 голосов из 800-900. Это делало применение стандартных
методов кластерного анализа малоэффективным, так как выделенные «естественным
образом» на основе столь высокого уровня солидарности кластеры оказывались
несуразно большими и дальнейшему объективному (непроизвольному) расчленению не
поддавались.
Мы попытались обойти это
затруднение, исключив все голосования, которые были найдены «чересчур
единодушными» (при этом порог исключения варьировался от 70 до
80 процентов) и работая с тем, что осталось.
Результаты оказались
следующими. Если, по исключении «чересчур единодушных» голосований, порог
солидарности устанавливался на уровне 50 процентов, депутатский корпус распадался
на огромное число очень маленьких групп (вплоть до 2-3 человек). При
постепенном снижении этого (вообще говоря, интуитивно минимального) порога
где-то на уровне 40 процентов вдруг вновь появлялись гигантские кластеры,
не поддающиеся разумной политической идентификации по той причине, что в них
оказывались депутаты заведомо несовместимых политических ориентаций.
Но отрицательный
результат – тоже результат. Из сказанного следовало, что российский
парламент оставался политически аморфным образованием, не так уж далеко ушедшим
от своих «соборных» предшественников. Его политическое поведение во многом
определялось позицией «болота», т.е. депутатов, не имевших устойчивых
политических убеждений и голосовавших под влиянием в общем-то случайных
факторов. К этому – и без того значительному по численности –
беспартийному «болоту» фактически примыкали члены фракций, по тем или иным
причинам отклонявшиеся от «партийной» линии или вообще уклонявшиеся от
голосования.
Для обработки
фактических данных голосования в российском парламенте 1990-1993 годов с целью
уточнения политических позиций депутатских групп требовались поэтому более
тонкие методы.
В первую очередь было
разработано программное обеспечение, позволявшее строить графики функций
распределения степеней солидарности (совпадения/расхождения позиций) внутри
любой заданной группы депутатов или между двумя депутатскими группами. Значения
этих функций вычислялись следующим образом. В выделенной группе (фракции) для
каждой пары её членов (общее число таких пар может быть рассчитано по формуле n (n
– 1) / 2,
где n – число членов группы) определялась мера сходства/различия их позиций
как процент несовпадающих элементов строк голосований (мы сочли целесообразным
исходить в расчётах из количества несовпадений, а не количества совпадений,
поскольку это позволяло не смешивать одинаково голосующие пары с одновременно
отсутствующими парами). Полученные данные представлялись в виде графика функции
распределения, где по оси абсцисс была отложена степень несовпадения
(расхождения) позиций, а по оси ординат – число пар, имеющих данную
степень несовпадения (см. рис. 1-3).
С помощью этих графиков
можно было оценить как степень политической гомогенности любой заданной группы депутатов,
так и степень совпадения политических позиций двух разных групп депутатов. (Во
втором случае каждый член группы сравнивался с каждым членом не своей, а другой
группы, и значения функции распределения вычислялись для множества таких пар).
Графики функции
распределения были наглядной иллюстрацией политической гомогенности депутатских
групп. Внутригрупповая солидарность была представлена на них убывающей слева
направо: в случае высокой степени солидарности функция распределения имела
острый пик на участке низких степеней расхождения, т.е. ближе к оси ординат
(как на рис. 5); в случае низкой
солидарности этот пик либо смещался в сторону высоких степеней расхождения,
т.е. дальше от оси ординат (как на рис. 1-4), либо функция
оказывалась вообще «размазанной» вдоль оси абсцисс (как на рис. 6). Теоретически
возможно, что внутри заданной группы будут выявлены две подгруппы, из которых
одна характеризуется сравнительно высокой, а другая – очень низкой
степенью солидарности.
Анализ поимённых
голосований на Съездах народных депутатов России показал, что внутрифракционная
солидарность была настолько низкой, что ни одна из фракций депутатского корпуса
1990-1993 годов не могла быть признана политически однородной: пики функций
распределения внутригрупповых расхождений приходились на значения порядка 0,3-0,6;
иными словами, большая часть членов фракций голосовала солидарно не чаще, чем в
четырёх-семи случаях из десяти (см. рис. 1-3).
Даже в тех случаях, когда выявлялись пики на участках низких степеней
расхождения (менее 0,2, что соответствовало уровню солидарности в
80 процентов), они оказывались намного ниже пиков на других участках, т.е.
число пар, характеризовавшихся сравнительно высоким уровнем солидарного
голосования, было невелико. Это означает, что политической гомогенностью
отличались лишь небольшие группы внутри фракций. (Заметим попутно, что мы не
обнаружили примеров солидарного голосования и между фракциями).
На рис. 1-3
показаны графики функций распределения уровней внутрифракционной солидарности
трёх фракций: «Коммунистов России», «Смены (Новой политики)» и «Радикальных
демократов», – представляющих оба «фланга» и «центр» политического спектра
(данные относятся к Шестому Съезду народных депутатов)[17].
Для сравнения аналогичные
расчёты были выполнены для случайной выборки депутатов[18], фракций германского бундестага и группы из 14
депутатов – по одному от каждой фракции, – которую мы назвали
«Сборной фракций».
Насколько низок был
уровень внутрифракционной солидарности в российском парламенте, явствует из того,
что функции распределения трёх фракций (рис. 1-3)
существенно не отличались от функции распределения наугад выбранной группы
депутатов (рис. 4).
Напротив, отличие от фракций германского парламента бросалось в глаза. Судя по рис. 5,
германские социал-демократы голосовали, в сущности, единодушно[19].
Казалось бы, от
«Коммунистов России» и «Радикальных демократов», занимавших места по краям
политического спектра, можно было ожидать большей внутригрупповой солидарности,
чем от их не столь радикально настроенных коллег (чем, собственно, и был
обусловлен их выбор как наиболее «представительных» депутатских объединений).
Хотя и по другим основаниям, «Смена (Новая политика)» также должна была бы
демонстрировать более высокий уровень солидарности: эту фракцию образовали
депутаты, постоянно акцентировавшие институциональное значение парламента и
сознательно ориентировавшиеся на развитые формы парламентаризма. Тем не менее,
их графики, в сущности, не отличались от графиков других, менее «сознательных»
или, если угодно, не столь «ангажированных» фракций.
Но как бы ни была низка
внутрифракционная солидарность в нашем случае, фракции всё же отличались от
заведомо невозможного объединения политических противников – «Сборной
фракций», как это явствует из сопоставления рис. 1-3
с рис. 6.
Общий вывод, вытекающий
из этого анализа, состоит в том, что фракции российского парламента 1990-1993
годов были не столько организациями политических единомышленников, сколько
своеобразными «политическими клубами», в которых вокруг относительно небольшого
«ядра» активистов группировались люди, может быть, и тяготевшие друг к другу,
но отнюдь не обязательно и далеко не всегда готовые к совместным действиям.
Руководство фракций фактически не контролировало рядовых членов и почти не
влияло на их голосование. (Не стоит забывать, что фракции не имели формальных
глав – только «координаторов», причём, как правило, не одного, а двух или
трёх). Конечно, нельзя сказать, что фракции вообще не влияли на исход
голосований. В ряде критических случаях их влияние могло оказаться даже
решающим, как это имело место, например, при голосовании вотума доверия
Р. И. Хасбулатову на Девятом Съезде[20].
Наш вывод о политической
неоднородности фракций подтверждается (и отчасти объясняется) крайней
текучестью их состава и непрерывными изменениями их общего числа (с семи до
четырнадцать за шестнадцать месяцев, отделяющих Второй Съезд от Шестого). За
«миграцией» депутатов было трудно уследить. Подсчёты, основанные на
опубликованных (далеко не исчерпывающих) данных, показали, что на январь 1993
года (промежуток времени между Седьмым и Восьмым Съездами), из 251 члена
Верховного Совета лишь 89 (около трети) не меняли фракционной принадлежности, а
именно: 77 депутатов были и оставались членами какой-то одной фракции (из чего,
впрочем, отнюдь не следует, что они входили в эти фракции со дня основания, а
не присоединились к ним позже) и 12 – никогда не входили ни в одну из
фракций (этих последних вряд ли можно безоговорочно признать людьми с
устоявшейся политической идентичностью). Зато 162 депутата (почти две трети)
успели к тому времени побыть членами нескольких фракций или групп[21], а именно: 67 – двух, 48 – трёх,
35 – четырёх, 11 – пяти, а один депутат – даже шести
фракций, – что составляет в среднем 2,2 фракции на одного члена депутатов
за два с половиной года (см. рис. 7-8)[22]. А впереди ведь были новые «измены» и новые
«обращения».
Столь частые переходы
между фракциями и многочисленные расколы внутри фракций обусловили применение
особых методик анализа фракционной деятельности, без которых исследователи
более стабильных и лучше структурированных представительных институтов могут и
обойтись.
Как было
показано выше, обработка данных голосования в российском парламенте методами
«естественной» группировки не дала результатов. Кластерный анализ позволил
сделать лишь самые общие выводы: констатировать отсутствие в составе
депутатского корпуса крупных и устойчивых политически сплочённых групп
(идентификация которых, собственно, и составляет цель такого анализа) и
актуальность (периодическое воспроизведение) соборной модели политического
поведения, но так и не пролил свет на расстановку политических сил в российском
парламенте 1990-1993 годов. Для характеристики последних потребовалось
пересмотреть само понятие политического спектра.
Традиционный подход к
изучению поведения фракций и депутатских групп в представительных институтах
заключается в распределении их вдоль некоей абстрактной оси, соединяющей две
полярные позиции. Обозначение крайних точек оси может меняться – в
зависимости от характера изучаемого объекта, задач исследования, теоретических
воззрений и пристрастий исследователя; это могут быть, например, «радикалы» и
«консерваторы» или «коммунисты» и «демократы», – но неизменной остаётся
одномерность изображаемого политического поля. Исторически такое «одномерное»
восприятие восходит к практике некоторых представительных собраний, члены
которых, принадлежавшие к разным политическим группировкам, и в залах заседаний
садились отдельно друг от другу, образуя «левую», «правую» и «центр».
Хотя это традиционное
представление о спектре политических сил – не более чем метафора, оно
позволяет осуществить первичную концептуализацию политического процесса и
неплохо описывает политическую реальность в тех случаях, когда политический
процесс сводится к борьбе двух основных политических сил. Однако в более
сложных ситуациях – при наличии в парламенте множества мелких депутатских
групп или когда политический класс оказывается разделён сразу по нескольким
существенным вопросам – такая модель оказывается неадекватной.
Политические аналитики,
имевшие дело с российским парламентом, как правило, ранжировали его депутатские
группы и фракции в диапазоне между «коммунистами» и «демократами» – в
зависимости, так сказать, от степени их «тоталитарности». И именно к этой схеме
апеллировали наиболее распространённые истолкования важнейших политических
событий, включая конфликт между парламентом и президентом, завершившийся
осенним кризисом 1993 года. Естественно, обоснованность подобных объяснений
зависит от того, насколько эта линейная модель политического спектра
соответствовала действительному положению вещей.
Наши сомнения на этот
счёт обусловлены тем, что российский политический процесс 1990-1993 годов не
сводился к переходу от «развитого социализма» к демократии и рыночной
экономике; у него была и другая, не менее важная, составляющая –
сохранение и преобразование федерации[23].
Такое увеличение
размерности «политического пространства» с неизбежностью ведёт к тому, что и
позиция каждой политической группы, и взаимоотношения между ними оказываются
гораздо сложнее, чем может выразить одномерная модель. Это ставит задачу
разработки аналитической модели, которая учитывала бы многомерность (как минимум –
двумерность) пространства политических проблем, а ещё лучше – позволяла бы
определить его истинную размерность.
На базе анализа данных
голосования это можно сделать следующим образом.
1. Для каждой депутатской
группы строится прямоугольная таблица (матрица) результатов голосования, в
которой по вертикали указываются члены группы (депутаты), по горизонтали –
вопросы, по которым проводится голосование.
2. Затем матрица сводится
к линейной строке, для чего по каждому вопросу подсчитывается, какая позиция
(«за» или «против») получила в группе относительное большинство голосов, после
чего соответствующий столбец записывается как одно число: «1», если большинство
членов группы высказалось «за», или «0», если большинство высказалось «против».
Теперь «суммарная» политическая позиция группы выражается наглядно – в
виде строки, состоящей из нулей («против») и единиц («за»). (Такое
представление удобно тем, что позволяет обойти проблемы, связанные с неучастием
в голосовании или воздержанием. В тех редких случаях, когда голоса «за» и
«против» разделяются поровну, неопределённость может быть снята отождествлением
позиции группы с позицией её признанных руководителей).
3. Теперь различие
политических позиций двух депутатских групп может быть выражено количественно –
как число несовпадающих позиций в их строках голосований. Данное число можно
интерпретировать как «расстояние»: группы будут тем «ближе», чем чаще они
голосуют одинаково, и, наоборот – чем чаще они голосуют по-разному, тем
больше разделяющее их «расстояние». Можно показать, что, с математической точки
зрения, это – «хорошее» расстояние, удовлетворяющее всем аксиомам
метрического пространства.
4. Совокупность таких
чисел, выражающих взаимную «удалённость» n групп,
образует симметричную матрицу из n2 элементов (с нулями по диагонали); элементы матрицы можно интерпретировать
как координаты групп в (n–1)-мерном метрическом пространстве (см., например, таблицу 1).
5. Понятно, что
построенная таким образом многомерная модель не слишком наглядна – за
исключением тривиальных случаев, когда число групп равно двум или трём. Если
взаимное расположение трёх фракций можно представить в виде плоского
треугольника, форма которого определяется длиной его трёх сторон, т.е.
политическими «расстояниями» между этими тремя группами, то уже для четырёх
групп пространство оказывается трёхмерным, для пяти – четырёхмерным и т.д.
Возникает вопрос, можно ли точки этого (n–1)-мерного пространства расположить на плоскости
таким образом, чтобы расстояния между ними более или менее соответствовали
расстояниям в исходном многомерном пространстве. Если задача разрешима, мы
получаем наглядную двумерную «карту-спектр» политических сил, представленных в
виде точек, расстояния между которыми отражают их взаимную «близость» или
«удалённость». (Что немаловажно, оси координат этого двумерного политического
пространства будут заданы не на основе априорных представлений исследователя о
его природе и свойствах – попытки такого рода предпринимались
неоднократно, но неизменно страдали субъективизмом, – а на основе
фактического поведения политиков, действующих в этом пространстве). Такое
представление тоже, конечно, является «упрощением», своего рода
пространственной «метафорой», но оно позволяет рассматривать и содержательно
обсуждать изменения в расстановке политических сил более сложные, чем простой
сдвиг «вправо» или «влево» вдоль одномерной оси. «Смысл» этих изменений можно
интерпретировать исходя из конкретного анализа политических позиций конкретных
групп и характера политических событий.
Перенесение точек из
исходного (n–1)-мерного пространства на плоскость, то есть
нахождение оптимального (по отношению к заданной матрице расстояний)
расположения точек на плоскости, осуществляется следующим образом.
1) Сначала на плоскость переносятся
две точки, расстояние между которыми выбирается в качестве базисного (оно и
задаёт «масштаб» будущей «карты»). Чем дальше эти точки отстоят друг от друга в
исходном пространстве, тем крупнее «масштаб» и тем, следовательно, точнее
«карта», поэтому целесообразно брать за основу максимально удалённые точки, то
есть максимально «далёкие» друг от друга фракции. В качестве таковых нами были
выбраны «Демократическая Россия» и «Коммунисты России»[24], как основные оппонирующие группировки на
начальном этапе работы российского парламента.
2) Положение любой из
оставшихся точек относительно двух исходных определить несложно, поскольку
любые три точки можно рассматривать как вершины треугольника. Сложность состоит
в том, что все эти треугольники в исходном (n–1)-мерном пространстве оказываются в разных
плоскостях, поэтому расстояния между третьими вершинами треугольников, если
последние развёрнуть таким образом, чтобы они оказались в одной плоскости,
будут отличаться от первоначальных («новые» расстояния также можно свести в
матрицу из n2 элементов). Другими словами, мы получим искомую
двумерную «карту», но она будет искажённой.
3) Искажения (отклонения
численных значений расстояний на «карте» от «истинных», т.е. элементов новой
матрицы от элементов исходной) можно попытаться свести к минимуму. Каждую точку
на «карте» можно представить в виде частицы, находящейся в вязкой жидкости под
воздействием центральных сил, величина которых задаётся разностью между
расстояниями, отделяющими данную точку от всех других, и соответствующими
матричными «расстояниями» (выражающими «расхождение» политических позиций), а
направление сил определяется знаком этой разности. Оптимальное расположение
точек на «карте» определяется решением дифференциальных уравнений механического
перемещения частиц в вязкой среде до достижения системой равновесного состояния[25]. Полученные в результате этих расчётов значения
образуют окончательную матрицу «видимых» расстояний (см., например, таблицу 2).
Для этого равновесного
положения можно подсчитать остаточные значения сил, которые будут
соответствовать разнице между исходными («истинными») и итоговыми («видимыми»)
расстояниями. В нашем случае подсчёты показывают, что точки были перенесены на
плоскость без больших искажений (см., например, таблицу 3).
Относительные средние отклонения, т.е. отношения между средними отклонениями и
средними «расстояниями», находились в диапазоне от 0,01 для Третьего и 0,1 для
Пятого Съезда (см. таблицу 4[26]). Это позволяет рассматривать полученные таким
образом двумерные «карты» как адекватно представляющие «пространство»
парламентской политики и расстановку действовавших в этом «пространстве»
политических сил.
Мы имеем, таким образом,
право утверждать, что предложенная модель представляет собой хорошую отправную
точку для анализа политического спектра в интересующий нас период. Она
позволяет отслеживать как перемены в общей диспозиции (сопоставляя «карты»
разных Съездов), так и эволюцию отдельных парламентских групп (для чего
необходимо, наложив унифицированные относительно базисных осей «карты» Съездов
друг на друга, соединить в должном порядке точки, обозначающие позиции
выбранной группы на момент каждого из Съездов; эта соединительная линия и будет
наглядным изображением политического «дрейфа» данной группы).
Но для того, чтобы эти
линии отражали реальную эволюцию во времени, исходные данные должны быть
сопоставимы. Напомним, что фракции складывались постепенно и их состав и
численность за время существования парламента неоднократно и заметно менялись.
Это возвращает нас к уже обсуждавшейся проблеме идентичности фракций. Если бы
«карты» Съездов составлялись на основе списков членов фракций, действительных
на момент каждого Съезда, линия «дрейфа» отражала бы не изменение политических
позиций реальных депутатов, а изменение политической номенклатуры: в каждом
случае пришлось бы отдельно разбираться, был ли сдвиг следствием изменения
ориентаций и предпочтений у тех же самых политиков или мы имеем дело с другими
людьми, выступающими под тем же названием. Впрочем, менялись и названия, что
делало ситуацию ещё более запутанной. В этих обстоятельствах мы поступили
следующим образом: персональный состав фракций был зафиксирован на момент
Шестого Съезда народных депутатов (6-21 апреля 1992 года).
Выбор именно этого Съезда
был обусловлен следующими соображениями. На протяжении первых пяти Съездов
российский парламент ещё не был высшим законодательным органом страны. Это было
региональная легислатура с ограниченными полномочиями и ограниченной
ответственностью. Политическое поведение российского депутатского корпуса в тот
период во многом определялось соперничеством с союзным парламентом. В горячке
этой борьбы российские депутаты нередко позволяли себе (или считали
целесообразным) голосовать вопреки своим действительным убеждениям и
суждениями.
Как уже отмечалось, о
существовании более или менее нормального парламентского режима (и то с
оговорками культурного порядка) можно говорить лишь применительно к периоду с
декабря 1991 по июль 1992 года. С лета 1992 года в условиях нараставшего
противостояния с президентом происходило постепенное размывание парламентских
структур. «Демократическая Россия», ключевой политический игрок на
демократическом фланге политического поля, раскололась, образовав две фракции
(одна удержала прежнее название, другая зарегистрировалась под именем «Согласие
ради прогресса»); прекратила существование весьма активная прежде фракция
«Гражданское общество»; утрачивал позиции так и не получивший официального
статуса Совет фракций.
Мы сочли поэтому
целесообразным отследить эволюцию тех группировок депутатского корпуса, которые
существовали в период если и не расцвета российского парламентаризма, то, во
всяком случае, в период максимальной парламентской свободы. В связи с этим,
впредь (до конца настоящей главы) словом «фракция» мы будем обозначать не
действительные фракции – в том виде и составе, какой они имели на момент
соответствующего Съезда (за исключением, естественно, Шестого), – а
условные группы, выделенные нами на основании списков фракций Шестого Съезда,
т.е. включающие тех депутатов, которые входили в соответствующие фракции весной
1992 года – независимо от того, к каким фракциям они принадлежали до и
после этого (тем более, что многие не принадлежали ни к каким). Во избежание
недоразумений и для того, чтобы отличить эти условные группы от официально
зарегистрированных фракций, их названия будут впредь выделяться курсивом, а
само слово «фракция» в применении к ним ставиться в кавычки.
Результаты
математической обработки данных поимённых голосований на Съездах народных
депутатов России подтвердили наличие глубоких политических расхождений в
российском парламенте. Его «фракции» можно подразделить на три основные группы:
первую – пропрезидентскую – группу составили «фракции», обычно
относившиеся к «демократическим»; вторая группа была представлена «фракциями»
консервативного толка, которые сами себя именовали «патриотическими»; к третьей
группе относились так называемые «центристские» «фракции». Политические позиции
последних были достаточно подвижны, меняясь в зависимости от политической
ситуации и, в особенности, от характера и состояния отношений между парламентом
и президентом.
Эта классификация,
отражающая отношение «фракций» к конституционному принципу соотношения властей
и к личности президента, хорошо согласуется с результатами анализа политических
позиций «фракций».
Строго говоря,
консервативные («патриотические») «фракции» расходились между собой по целому
ряду важных вопросов, что легко установить на основании их программных документов
и выступлений их лидеров. Тем не менее, они все выступали за парламентский
режим или, самое большее, за президентскую республику с минимальными
полномочиями главы государства.
«Демократические»
«фракции», напротив, настаивали на максимальном усилении власти президента.
Эта, по-видимому, странная позиция имела простое объяснение – «демократы»
просто поддерживали «своего» президента.
Что касается
«центристских» «фракций», их взгляды претерпели за рассматриваемый период
значительные изменения. Насколько можно судить по публичным заявлениям их
активистов, такие «фракции», как «Левый
центр» или «Беспартийные депутаты»,
например, оставшись в принципе сторонниками президентской республики, заметно
охладели к идее сильного президентства, когда отношения между парламентом и
президентом сделались напряжёнными.
Представляется
целесообразным прежде, чем перейти к обсуждению полученных результатов,
охарактеризовать сами «фракции». Поскольку их первоначальные политические
позиции и последующая эволюция наглядно представлены на рис. 17-28,
мы ограничимся здесь сведениями общего характера и краткими комментариями.
Фракция «Аграрный союз» была первоначально
зарегистрирована как парламентская группа «Продовольствие и здоровье» (май 1990
года), перерегистрирована как фракция под своим окончательным названием на
Пятом Съезде (1991 год). Состояла, в основном, из руководителей колхозов и
совхозов, а также партийных функционеров, имевших отношение к сельскому
хозяйства. Наряду с «Отчизной», считалась основным союзником «Коммунистов
России». Данные поимённых голосований подтверждают эти оценки. Как видно на рис. 17,
«фракция», в первый период близкая «Коммунистам
России», несколько отдалилась от них на втором этапе, сместившись в
направлении «центра», и вновь сблизилась – почти до полного совпадения
позиций – на последних Съездах.
«Беспартийные депутаты» представляли собой объединение внеэлитной
интеллигенции, преимущественно – провинциальной. Первоначально близкая «Демократической России», «фракция»
постепенно сдвигалась в направлении центра (см. рис. 18).
«Гражданское общество» было фракцией радикальных интеллектуалов,
пытавшихся сочетать патриотизм с демократичностью. Фракция была упразднена
после Седьмого Съезда (позиции на Восьмом и Девятом Съездах относятся к
условной «фракции», сконструированной как описано выше). Первоначально близкое «Демократической России» (см. рис. 9-11),
«Гражданское общество» постепенно
смещалось на противоположный фланг политического спектра, чтобы завершить свой
путь союзником «Коммунистов России» (см.
рис. 19).
«Демократическая Россия» возникла в разгар избирательной кампании 1990
года как весьма широкое политическое движение на базе групп поддержки депутатов
с демократической репутацией. По окончании выборов превратилась в своеобразный
политический клуб московской и ленинградской интеллигенции с филиалами в других
крупных городах. Депутатская группа с таким названием была зарегистрирована на
Первом Съезде в мае 1990 года; весной 1991 года (на Третьем Съезде) была
преобразована в фракцию. «Демократическая Россия» считалась ядром
демократических сил в российском парламенте. В этом качестве она и была выбрана
нами на роль одного из полюсов для расчёта относительных «расстояний» между
«фракциями» (см. рис. 9-16). По завершении
расчётов обнаружилась однако «фракция», отстоявшая от другой опорной
точки – «Коммунистов России» –
дальше, чем «Демократическая Россия» –
«Радикальные демократы». C этими прежними союзниками «Демократическая
Россия» заметно разошлась в последний период существования парламента (Восьмой
и Девятый Съезды), но, конечно, ни в один момент не была близка «Коммунистам России» (см. рис. 20).
Оставаясь чемпионом по части демократической риторики[27], фракция не всегда была последовательна в
отстаивании демократических правил парламентской игры.
«Коммунисты России» начинали как парламентская группа (создана на
Первом Съезде в мае 1990 года). В июле 1991 года, во время работы Пятого Съезда
народных депутатов, группа была перерегистрирована в качестве фракции. Ядро
фракции составляли профессиональные партработники; в числе которых были и
выдвиженцы горбачёвской эпохи. Тем не менее, Коммунистическая партия РСФСР,
созданная – в отличие от других республиканских партий – лишь в
период перестройки (летом 1990 года), считалась оплотом консервативных сила, а
фракция – её представителем в парламенте. На рис. 9-28
«Коммунисты России» занимают один из
полюсов, относительно которых рассчитываются позиции и прослеживается эволюция
других «фракций».
Фракция «Левый центр – сотрудничество»
была основана на Втором Съезде (декабрь 1990 года) группой депутатов, считавших
себя либеральными демократами. Фракция последовательно отстаивала ценности
парламентаризма и в целом может быть охарактеризована как
социал-демократическая. Хотя большинство её членов были типичными
интеллигентами, во главе фракции стоял высокопоставленный военный, в прошлом
руководитель Политуправления Вооружённых Сил – Д. А. Волкогонов,
хорошо известный также как историк. «Левый
центр» был близок к «Демократической
России» и эволюционировал сходным с последней образом (см. рис. 21).
Фракция «Отчизна» была создана осенью 1990
года – в промежутке между Первым и Вторым Съездами народных депутатов.
Фракция объединила представителей генералитета и высшего офицерства. На всём
протяжении своей парламентской деятельности «Отчизна»
была близка «Коммунистам России» (см.
рис. 22).
«Промышленный союз» был организован на Втором Съезде народных
депутатов (декабрь 1990 года) на базе депутатской группы «Организаторы
народного хозяйства». Это была фракция директорского корпуса – типичное
центристское объединение, «дрейфовавшее» в центральной части политической
спектра вплоть до последних двух съездов, когда «Промышленный союз», в числе других, влился в антипрезидентский
блок, группировавшийся вокруг «Коммунистов
России» (см. рис. 23).
Фракция «Рабочий союз – реформа без шока»
была создана на Первом Съезде народных депутатов в мае 1990 года как
депутатская группа. Первоначально группа называлась «Рабоче-крестьянский союз»,
соё окончательное название приняла на Втором Съезде (декабрь 1990 года).
Фракция объединяла депутатов-рабочих и активистов «новых» (альтернативных)
профсоюзов, занимала умеренно демократические позиции и с апреля 1992 года
входила, наряду со «Сменой (Новой политикой)» и «Промышленным союзом», в депутатский
блок «Созидательные силы». На протяжении всего первого периода «фракция»
постепенно сближалась с «Радикальными
демократами», но стала отходить от них на втором этапе. Солидаризируясь с
антипрезидентской коалицией, возникшей на Восьмом съезде, «Рабочий союз» оставался всё же вне
этой группировки (см. рис. 15
и 24).
Фракция «Радикальных демократов» была учреждена
в ходе Первого Съезда народных депутатов (июнь 1990 года), объединив самых
упорных приверженцев рыночных реформ, соединявших, впрочем – достаточно
парадоксальным образом – либерально-рыночную идеологию с откровенно
популистской риторикой и популистским стилем политического поведения. Постоянно
подчёркивая свой демократизм, члены фракции в то же время откровенно
высказывались в поддержку авторитарного президентского режима. Любопытно, что,
с точки зрения социальной и профессиональной принадлежности, тон во фракции
задавали «военные интеллигенты» (В. Уражцев, С. Юшенков) и бывшие
сотрудники правоохранительных органов (В. Варов). Хотя во фракции было
немало представителей и традиционной, «невоенной», интеллигенции (из числа
наиболее известных – М. Салье), последние тяготели всё же к другим
фракциям. Математическая обработка данных поимённых голосований показала, что
именно «Радикальные демократы», а не «Демократическая Россия», занимали
наиболее удалённый от «Коммунистов
России» фланг политического поля: относительное «расстояние» между этими
«фракциями» на всех Съездах оказалось наибольшим[28]. Поэтому они и заменили «Демократическую Россию» в качестве одной из точек отсчёта (второй
полюс остался за «Коммунистами России»),
относительно которых прослеживается эволюция политических сил со Второго по
Девятый съезды народных депутатов (рис. 17-28).
Фракция «Россия» была образована осенью 1990
года в качестве альтернативы главным группировкам Первого Съезда: «Коммунистам
России» и «Демократической России». В этой довольно разношёрстной группе тон
задавали «патриоты» антикоммунистической ориентации, так называемые
«державники». Впрочем, их антикоммунистический запал слабел по мере того, как
«держава», которую они пытались сохранить, распадалась на их глазах. Примкнув к
«Коммунистам России» в их атаке на
Б. Н. Ельцина уже на Третьем Съезде народных депутатов (первый
период), «Россия» несколько отошла от
них на втором этапе, чтобы вновь соединиться – до почти полного совпадения
позиций – с «Коммунистами России»
и «Отчизной» на Девятом Съезде (см. рис. 25).
«Свободная Россия» была основана на Третьем Съезде (апрель 1991 года)
депутатами-коммунистами во главе с А. В. Руцким, которые порвали с
консервативным руководством своей партии и выступили в поддержку
Б. Н. Ельцина, в то время – Председателя Верховного Совета.
Первоначально фракция называлась «Коммунисты за демократию». Хотя её
политические позиции не всегда и не во всём были ясны, в целом их можно
определить как постсоветский вариант социал-демократии – в отличие от
«Смены (Новой политики)» или «Левого центра», которые больше походили на
западные образцы. Политическая эволюция «Свободной
России» аналогична эволюции «Гражданского
общества»: начав свою политическую карьеру союзником «Демократической России», «фракция» завершила её в непосредственной
близости от «Коммунистов России»,
«покрыв», таким образом, весь диапазон политического спектра (см. рис. 26).
«Смена (Новая политика)» оформилась ещё до открытия Первого Съезда и была
зарегистрирована в мае 1990 года. Фракция объединяла преимущественно молодых
амбициозных политиков, претендовавших на роль политической элиты ближайшего
демократического будущего. Члены фракции неизменно подчёркивали свою
приверженность ценностям западной демократии. Их принципиальный центризм имел
ярко выраженный социал-демократический оттенок. Фракция сознательно и
последовательно дистанцировалась от радикалов с обеих сторон и на втором этапе
была одной из самых заметных политических сил, образовавших альтернативный
«третий» полюс российского политического спектра (см. рис 14). Выступив
сначала на стороне Б. Н. Ельцина в кульминационный момент его борьбы
с коммунистами (Третий и Четвёртый Съезды народных депутатов), а затем в
качестве его оппонентов в период обострения конфликта между парламентом и
президентом (Восьмой и Девятый съезды), «Смена
(Новая политика» совершила, по-видимому, рекордно длинный «дрейф» по
политической карте (см. рис. 27).
Фракция «Суверенитет и равенство» была создана
на Первом Съезде – первоначально как депутатская группа, на Втором Съезде
была переименована, приняв своё окончательное название, а на Пятом – перерегистрирована в
качестве фракции. Фракция объединяла представителей советской «национальной»
номенклатуры, т.е. партийных и государственных чиновников различных автономных
образований, входивших в состав Российской Советской Федеративной
Социалистической Республики. Для политиков этого круга проблемы регионов
выступали, естественно, на первый план, поэтому именно эта «фракция», в первую
очередь, придавала многомерность российской политике, и она же образовала
третий «фокус» политического поля после того, как последнее приняло форму
треугольника (см. рис. 12-14).
Эта конфигурация вновь сменилась биполярной после того, как парламент втянулся
в конфликт с президентом (рис. 15-16),
и «Суверенитет и равенство»
присоединились к антипрезидентской коалиции, сложившейся вокруг «Коммунистов России» (рис. 28).
В этом обзоре опущены
фракции, возникшие после Шестого Съезда, такие как «Родина» и «Согласие ради
прогресса», поскольку все подсчёты выполнялись для условных «фракций»,
«составленных» из членов фракций Шестого съезда народных депутатов. Кроме того,
следует отметить, что большинство фракций функционировали вначале как
депутатские группы. Среди народных депутатов было немало таких, кто с
подозрением относился к самому слову «фракция»[29]. Как уже отмечалось, после Шестого Съезда влияние
фракций вновь пошло на убыль. На авансцену вышли парламентские блоки –
достаточно аморфные объединения, отношения между которыми и внутри которых были
весьма запутанными. Всего было создано три блока: «Созидательные силы» в составе «Промышленного союза», «Рабочего
союза» и «Смены (Новой политики)»; «Демократический
центр», объединивший «Беспартийных депутатов», «Левый центр», «Свободную
Россию» и «Суверенитет и равенство»; и «Российское
единство», в которое вошли «Аграрный союз», «Гражданское общество»,
«Коммунисты России», «Отчизна» и «Россия». «Демократическая Россия» и
«Радикальные демократы» не примкнули ни к одному из перечисленных блоков, а
образовали альянс (на основе неэксклюзивного личного членства) под названием «Коалиция в защиту реформ».
Формальный анализ
политических позиций «фракций», осуществлённый в процессе обработки данных
поимённых голосований, хорошо согласуется с первоначальной разбивкой их на три
группы, основанной на содержательном анализе их программ и публичных заявлений.
На рисунках 9-16 представлена эволюция политического спектра со Второго
(ноябрь-декабрь 1990 года) по Девятый (март 1993 год) Съезд (масштабная ось
образована «Коммунистами России» и «Демократической Россией» –
главными политическими оппонентами на момент созыва парламента). Рисунки 17-28
изображают изменения политических позиций (эволюцию) «фракций» относительно «Коммунистов России» и «Радикальных демократов» – наиболее
«далёких» друг от друга «фракций» российского парламента.
На основе
полученных графиков историю российского парламента 1990-1993 годов можно
подразделить на три периода, в общем совпадающих с периодами, определёнными
выше[30].
Первые четыре Съезда
народных депутатов РСФСР дали яркие образцы конфронтационной парламентской
политики, которой больше всего соответствовала «линейная» модель политического
спектра (см. рис. 9-11[31]). Наиболее характерным в этом отношении был
Третий Съезд, проходивший в марте-апреле 1991 года. На рис. 10
ясно видны два политических крыла, разделённых чёткой и резкой границей (лишь
одна «фракция», «Промышленный союз»,
более или менее равно удалена от обоих полюсов).
Второй период,
охватывающий Съезды с Пятого по Седьмой (см. рис. 12-14),
характеризовался «размыванием» обоих политических полюсов. Бывшие союзники отдалились
от крайних «фракций», оказавшихся в относительной изоляции. С появлением в
повестке дня проблемы федеративного устройства государства появился третий
политический «полюс», занятый «фракцией» «Суверенитет
и равенство». Конфигурация политических сил приняла форму треугольника. «Суверенитет и равенство» вместе со «Сменой (Новой политикой)» составили
ядро альтернативной «третьей силы». Остальные «фракции» распределились в
центральной части «треугольника».
Третий период (Восьмой и
Девятый Съезды[32], рис. 15-16)
отмечен новым противостоянием – с президентом. «Радикальные демократы» оказались в очевидной изоляции. Именно
это – почти абсолютное – «отчуждение» самой «пропрезидентской» из
всех «фракций» российского парламента позволяет утверждать, что конфликт между
парламентом и президентом был институциональным, а не идеологическим. Почти все
«фракции» (включая «демократические» и «центристские», которые обычно
поддерживали политику президента) сплотились на время вокруг антипрезидентского
ядра, представленного «Коммунистами
России» (максимальное сближение имело место на Восьмом Съезде, см. рис. 15).
Подводя итоги, можно
сказать, что первый период характеризовался институциональным конфликтом с
союзной властью и острым идеологическим противостоянием коммунистов и
демократов. Во втором периоде – после избрания первого президента России и
до открытого разрыва с ним – в фокусе политической борьбы были вопросы
экономической реформы и федеративного устройства государства, а сама политика
ближе всего подошла к классической парламентской модели. Весь третий период
парламент был занят борьбой с президентом, в процессе которой произошла
относительная консолидация депутатского корпуса, обусловленная общим – при
всех идеологических разногласиях – стремлением к институциональному
выживанию. Эти выводы подтверждаются характером эволюции отдельных «фракций»
(см. рис. 17-28).
Несчастье российского
парламента заключалось в том, что этот институциональный конфликт протекал в
дуалистической атмосфере острого культурно-политического кризиса. Более того,
хотя логика поведения вождей парламентской партии определялась (как показывает
проведённый анализ) соображениями, в основном, институционального, а не
идеологического порядка, они с готовностью позволили втянуть себя в идеологическую
конфронтацию – под лозунгом «священной войны» против «оккупационного
правительства». Парламент выиграл свою первую кампанию – против союзной
власти – потому что на его стороне были все преимущества, связанные с
непопулярностью «старого режима». Но обстоятельства переменились, когда
парламент выступил против своего бывшего председателя, перешедшего в
исполнительную власть. При том месте, которое отводит ему демократический миф,
парламент, пожалуй, имел шанс победить в чисто институциональном споре, даже не
располагая средствами политической мобилизации, предоставляемыми политическими
партиями. Но повести институциональную борьбу в духе дуализма значило
добровольно отказаться от своего главного козыря – надежды на новый тип
социальной интеграции, который он воплощал.
[1] Насколько известно авторам, зарубежных
работ по количественному исследованию российской парламентской политики
рассматриваемого периода нет.
[2] См. Собянин А.,
Юрьев Д. Съезд народных депутатов РСФСР в зеркале поимённых голосований:
Расстановка сил и динамика развития политического противостояния. – М.,
1991.
[3] Собственно, это не было
публикацией в обычном смысле слова: насколько нам известно, материалы эти имели
хождение только в стенах Верховного Совета.
[4] См. McFaul M., Lysenko V., Reddaway P., Tsipko A., Sestanovitch S., Dunlop J., Mau V. Fairbanks Ch., Jr. Is Russian Democracy Doomed? // Journal of
Democracy. – Vol. 5 (1994). – No. 2. – P. 3‑42.
[5] Причины такой подхода рассмотрены
нами во Введении.
[6] Подробное описание этого метода
см. в разделе «Методы анализа» § 3 настоящей главы.
[7] На конец мая 1990 года
насчитывалось 25 таких групп, зарегистрированных в Секретариате Первого
Съезда. – См. Первый Съезд народных депутатов РСФСР: Стенографический отчёт. – Т. 2. – С. 266‑267 и 407).
[8] Это было связано с особенностями их
формирования. Разрешение народным депутатам, не избранным в Верховный Совет,
быть членами его комитетов (см. выше раздел «Структура российского парламента»
§ 3 гл. 4) привело к тому, что комитеты создавались фактически на
основе самовыдвижения. Всякий, кто имел профессиональный и иной интерес к
проблемам, отнесённым к сфере компетенции того или иного комитета, мог стать
его членом. Политические симпатии известных профессиональных групп, вкупе с
естественным стремлением единомышленников держаться вместе, придавали комитетам
(по крайней мере, некоторым из них) характерную политическую физиономию –
порой более определённую, чем у фракций.
[9] См. раздел «Структура российского
парламента» § 3 гл. 4 настоящей книги.
[10] См. раздел «Россия провозглашает
суверенитет» § 3 гл. 4 настоящей книги.
[11] Текст соответствующего
постановления Верховного Совета РСФСР см. в: Россия сегодня: Политический
портрет в документах. Вып. 2. 1991‑1992 / Под ред. Коваля Б.И. – М.: Международные отношения, 1993. – С. 71.
[12] Подробности см. в разделе
«Политическая гомогенность фракций» § 2 настоящей главы.
[13] Мы не располагаем
компьютеризованными данными поимённых голосований на Первом и Десятом Съездах, в
первом случае – потому, что необходимое электронное оборудование ещё не
было установлено, в последнем – по целому ряду причин, от технических
(голосование проводилось в помещении, электронная система которого не была
рассчитана на такое количество голосующих, к тому же вскоре подача
электричества вообще была прекращена) до политических (неопределённость
правового статуса Съезда, легитимность которого исполнительная власть
категорически отрицала).
[14] Более детальное описание этого
метода см. в следующем разделе – «Политическая гомогенность фракций»
настоящего параграфа.
[15] См., например, Hammond Th.H., Fraser J.M. Baselines for Evaluating Explanations of Coalition Behavior in Congress // Journal of Politics. – Vol. 45 (1983). – No. 3. – P. 635‑656; Сатаров Г.А.,
Станкевич С.Б. Голосование в Конгрессе США: Опыт многомерного
анализа // Социологические исследования. – М., 1983. – № 1. – С. 156‑165.
[16] См. Alker H., Russett B.
World Politics in the General Assembly. – New Haven: Yale University
Press, 1965.
[17] Наши соображения относительно характера
политического спектра российского парламента и особого места Шестого Съезда в
его истории см. в разделе «Методы анализа» § 3 настоящей главы. Графики,
относящиеся к другим Съездам, в частности к Третьему и Восьмому
(экземплифицирующим, соответственно, начальный и заключительный периоды истории
парламента) частично опубликованы в Sergeyev V., Belyaev A., Biryukov N., Dranyov Ya., Gleisner J. Voting in the Russian Parliament (1990‑93): The Spectrum of Political Forces and the Conflict Between the Executive and the Legislative // Journal of Behavioral and Social Sciences. – 1995. – No. 2. – P. 66‑108; то же в Multipolar Stability after the Cold War: Contributions Presented by Members of the RAS and CENSIS (CENSIS-Report-16-96). – Hamburg:
Arbeitsgruppe Naturwissenschaft und Internationale Sicherheit, Universitäet Hamburg, 1996. – S. 52‑96 и в Institutional Approach to Politics: Parliamentary and Presidential System / Ed. by R. Shiratori. – [Tokyo:] Ashi Publishing Co., 1999. – P. 137‑180. Никаких
принципиальных отличий, по сравнению с представленными в этом томе, в них,
однако, нет.
[18] Все депутаты, чьи фамилии
начинались на букву А.
[19] Остальные четыре фракции
бундестага демонстрировали ещё более солидарное голосование. Стоит отметить,
впрочем, что выявленные отклонения социал-демократических депутатов от
«партийной линии» (незначительное отклонение графика от оси ординат) не
превышают уровня ошибок оператора. (Поимённые голосования в бундестаге
достаточно редки, расчёты осуществлялись на основе данных за несколько лет, а
сами данные вводились в компьютер вручную).
[20] См. раздел «Девятый Съезд» § 3 гл. 6.
[21] Это, правда, не обязательно
означало переход из одной фракции в другую. Многие депутатские группы, в отличие
от зарегистрированных фракций, не настаивали на эксклюзивном членстве. Всё же
следует иметь в виду, что мы в наших расчётах мы и не учитывали группы,
объединявшие депутатов не по политическому принципу: профессиональные и
территориальные объединения, «проблемные» группы и группы «по интересам», такие
как «Военнослужащие», «Медицинские работники», Московская депутатская группа,
«Гласность», «Реформа армии», «Север», «Советы и местное самоуправление»,
«Чернобыль», группа этики и.п. Мы также сократили общее число депутатских
групп, отождествив группы, которые при смене названия в целом сохраняли прежний
состав, например, «Коммунисты за демократию» и «Свободная Россия»,
«Организаторы народного хозяйства» и «Промышленный союз», «Продовольствие и
здоровье» и «Аграрный союз», «Рабоче-крестьянский союз» и «Рабочий союз –
реформа без шока.
[22] Подсчёты основаны на информации,
опубликованной в Барсенков А.С., Корецкий В.А., Остапенко А.И.
Политическая Россия сегодня (Высшая представительная власть):
Справочник. – М.: Московский рабочий, 1993.
[23] В этом не было никакой «российской
специфики». Подобная «двумерность» пространства политических проблем,
по-видимому, вообще характерна для периода революционных преобразований: борьба
жирондистов и якобинцев сопровождалась полемикой по вопросу централизма,
освободительные войны в США и Аргентине были осложнены проблемой федеративного
устройства государства. – См. Жорес Ж. Социалистическая история Французской революции. – Т. 5. – М.: Прогресс,
1983. ‑ С. 700‑708; The Federalist Papers / Hamilton A., Madison J., Jay J. – New York et al.: Mentor Book, 1961; Gandía, E. de. Historia de la República Argentina en el siglo
XIX. – Buenos Aires: Anjel Estrada, 1940.
[24] См. ниже о значении курсива при наименовании
фракций.
[25] Расчёты выполнялись с помощью специально
разработанной для этой цели компьютерной программы.
[26] Пятый Съезд вообще оказался
исключением (впрочем, единственным), в том смысле, что именно для этого случая
мы имели наивысшее среднее индивидуальное отклонение 16,2 против исходного
«расстояния» 26 (между фракциями «Смена
(Новая политика)» и «Суверенитет и
равенство»). Другое заметное, хотя и не столь значительное, искажение,
относится к Шестому Съезду и касается тех же «фракций» (см. таблицу 3). В
остальных случаях сколько-нибудь заметные относительные отклонения затрагивали
лишь очень близкие «фракции». Судя по величинам относительных средних
отклонений, даже эти отклонения не искажали общую картину, так что «карты»
можно признать в общем и целом аутентичными. Как бы то ни было, в большинстве
случаев отклонения были значительно ниже отмеченных.
[27] См. Biryukov N.,
Gleisner J., Sergeyev V. The Crisis of Sobornost’: Parliamentary
Discourse in Present-Day Russia // Discourse and Society. –
Vol. 6. – No. 2. – London, Thousand Oaks, New Delhi: SAGE,
1995. – P. 163‑164.
[28] Численно равные числу несовпадающих позиций
в строках голосования, эти «расстояния» для Съездов со Второго по Девятый были
равны, соответственно 58 (54), 181 (180), 102 (97), 38 (32), 257 (227), 132
(126), 58 (58), 49 (49). В скобках – следующие по величине «расстояния».
За единственным исключением это – расстояния между теми же «Радикальными демократами» и ближайшим
союзником «Коммунистов России» –
«фракцией» «Отчизна». (Упомянутое
исключение относится к Пятому Съезду народных депутатов, когда второе – но
всё же лишь второе – по значению «расстояние» разделило «Демократическую Россию» и «Коммунистов России»).
[29] Об «антифракционности» российской
политической культуры см. раздел «Соборность как модель политического
представительства» § 1 гл. 3 настоящего тома и Сергеев В.М., Бирюков Н.И.
Демократия и соборность (1989‑1991). – С. 169‑173.
[30] См. раздел «Политическая
организация российского парламента и проблема идентичности фракций» § 1 настоящей главы.
[31] Как отмечалось выше, отсутствие данных
поимённым голосований на Первом Съезде народных депутатов не позволило провести
расчёты, выполненные для других Съездов; стенограммы Первого Съезда показывают,
однако, что этот съезд в целом носил тот же характер, что и три последующих.