Николай Бирюков

Политическая культура и политическая интеграция общества

Динамика дуалистического сознания и перспективы институционального строительства

(Тезисы)

1.

Политическая культура – это базисные знания о социальной жизни, которые разделяются достаточно большой частью общества и предопределяют для этой части общества понимание конкретных политических ситуаций и поведение в них. Это знание в значительной своей части нерефлексивно. Именно этим объясняется спонтанность и устойчивость мотивируемого им поведения. Составляющие его когнитивные схемы предельно консервативны и почти не поддаются коррекции даже под влиянием негативного опыта – прежде всего потому, что они сами представляют собой способы интерпретации этого опыта.

2.

В рамках политической культуры можно выделить три типа знания: социальную онтологию, ценности и операциональный опыт. Социальная онтология представляет собой систему категорий, посредством которых политическое сознание типологизирует социальные ситуации. Это наиболее глубинный пласт политической культуры. Посредством ценностей тем или иным типам ситуаций приписывается определённая степень “приемлемости” или “неприемлемости”. Ценности тесно связаны с онтологией, но значительно более открыты для рефлексии, так как постоянно фигурируют в политическом дискурсе. Операциональный опыт представляет собой совокупность приёмов, используемых для решения типичных проблем – набор стереотипных сценариев поведения в стандартных ситуациях. Операциональный опыт, в силу своей естественной дифференцированности, представляется наиболее пластичным элементом политической культуры.

3.

Важнейшей функцией политической культуры является обеспечение социальной интеграции. Общество, которое не в состоянии создать механизмы интеграции и закрепить их в политической культуре, эфемерно. Оно не может существовать на протяжении сколько-нибудь длительного времени, если у критической массы его членов отсутствуют воля к его сохранению и представления, её обусловливающие. Эти представления определяют, какой смысл вкладывают члены данного общества в своё совместное существование и верят ли они вообще в его осмысленность и оправданность.

4.

Естественно предположить, что наиболее мощной интегрирующей силой могла бы стать социальная онтология как наиболее глубинная и устойчивая составляющая политической культуры. Для этого необходимо, однако, чтобы в картину мира носителей этой культуры было “встроено” представление о том, что они представляют собой некое исходное, “естественное” единство. Культуры такого рода известны, однако для их длительного и относительно бесконфликтного существования требуется сочетание условий, которое в наше время встречается достаточно редко. Особенности интеграционного механизма этого типа могут быть проанализированы на примере традиционной российской политической культуры.

5.

Специфика российской политической культуры хорошо выражается понятием “соборность”. В применении к политической жизни “соборность” выражает требование принимать решение и действовать “сообща”, “всем миром”. Такое требование имплицитно предполагает, что само “сообщество” изначально обладает необходимыми качествами субъекта политического действия, более того – является, с нормативной точки зрения, единственным законным субъектом политической деятельности. Автономные действия любого другого субъекта внутри данного “сообщества”, в принципе, должны рассматриваться как проявление индивидуального или группового эгоизма и осуждаться как направленные на подрыв соборного единства. С этой точки зрения, общество есть не продукт человеческого взаимодействия (всё равно, индивидуального или группового), а некая первичная реальность, исходное единство, по отношению к которому любые партикулярные действия и интересы вторичны и оправданны лишь постольку, поскольку они способствуют достижению общей цели.

6.

Нет никаких оснований полагать, что общество, исповедующее подобные убеждения, само по себе более однородно и едино, чем любое другое. Его единство носит вполне мистический характер. Однако, соборная онтология налагает неявный запрет на рефлексию по поводу социальной структуры и социальной дифференциации. (Характерным продуктом подобного табу являлась официальная советская идеология с её откровенно мистифицированными представлениями о социальной структуре советского общества). Первичность целого подчёркивается столь настойчиво, что на этом фоне любые внутренние различия отступают на третий план.

7.

В рамках этой модели гипертрофированного холизма никакая структура не может претендовать на самостоятельный статус, по крайней мере, на долговременной основе. В идеале даже такие функции, как социальное управление и общественная безопасность, осуществляются спонтанно и не нуждаются в каких-то особых институтах. (В реальной жизни, конечно, всё обстоит иначе, но сама “перманентная чрезвычайность” тех органов, которые создаются для выполнения этих функций, лишь подчёркивает – парадоксальным образом – антиинституциональный характер соборного сознания: такие органы учреждаются как бы ad hoc, а действуют на протяжении десятилетий).

8.

Не менее парадоксальным, но столь же естественным следствием соборной онтологии оказывается гипертрофированность институтов власти. Антиинституционально мыслящие члены общества оказываются не в состоянии ни выработать им разумной альтернативы, ни поставить их под эффективный контроль. Вопреки исходному антиинституционализму и эгалитаризму господствующей идеологии, “соборное” общество с поразительной быстротой создает (или воссоздает) олигархические бюрократические структуры и наделяет их чрезвычайными полномочиями.

9.

Власть в обществе “соборного” типа неизменно носит чрезвычайный и неограниченный характер. (Российская политическая теория выработала, как известно, впечатляющий арсенал аргументов, призванных объяснить и оправдать такое положение дел). Общество, члены которого рассматривают социальную аморфность как воплощение идеала, собственно говоря, и не может жить по-другому: институты власти оказываются единственными органами политического действия. Хотя соборная мифология признает в качестве законного субъекта политического действия лишь соборное “сообщество” (как единое целое), в соборной реальности единственным таким субъектом оказывается “правительство”. (Столь очевидное противоречие разрешается отождествлением того и другого по принципу: “Народ и партия едины!”).

10.

Хотя, бесконфликтность, предполагаемая таким отождествлением, не столь иллюзорна, как может показаться на первый взгляд (если в обществе не возникают, либо систематически разрушаются структуры, способные к самостоятельным политическим действиям, конфликт с власть предержащими невозможен, даже если стороннему наблюдателю он и представляется давно назревшим), постоянные структурные изменения, обусловленные необходимостью приспосабливаться к быстро меняющимся условиям современной жизни, разрушают способность социальной онтологии обеспечивать выполнение интеграционной функции.

11.

Наглядным подтверждением этому является полный провал первой попытки институциональных инноваций периода перестройки, связанной с созданием союзных представительных органов (Съезда народных депутатов и Верховного Совета СССР) в 1989-1991 гг. Представительные институты соборного общества (если таковые вообще создаются, что, само по себе, уже свидетельствует о наступлении кризиса, ибо сообщество, спаянное “естественным” внутренним родством, ни в каком “представительстве”, строго говоря, не нуждается) строятся по той же модели тоталитарного холизма, которая составляет основу миропонимания его членов. Соборная культура сводит все функции политического представительства к единственной – представлять “общество” в его отношениях с “властью” (что актуально лишь в условиях кризиса легитимности). Структура такого “представительного” органа, разумеется, должна соответствовать структуре “представляемого” общества: это должно быть единое целое (“собор”), “свободное” от внутренних различий (“фракционности”) и процедурных формальностей. То обстоятельство, что не только широкие массы избирателей, но и значительная часть (если не большинство) депутатского корпуса разделяли эти установки, превратило представительные органы периода перестройки из институтов власти, призванных обеспечить процесс социальных инноваций, в беспомощного зрителя этого процесса и жертву тех конфликтов, которые он породил. Недееспособность союзного парламента ускорила развал союзного государства.

12.

Главным условием действенности интеграционных механизмов, базирующихся на социальной онтологии, является отсутствие видимой дифференциации и узаконенных общественным сознанием структурных конфликтов внутри социума. Если эти условия не выполняются, функцию интеграции должны взять на себя другие элементы политической культуры. Такая трансформация не обязательно затрагивает само содержание социально-онтологических установок: общество может по-прежнему исповедовать веру в естественное единство своих членов, даже не полагаясь более на эту веру, как на основной, а тем более – единственный механизм политической интеграции.

13.

Основное преимущество системы ценностей как интеграционного механизма для внутренне дифференцированного общества состоит в том, что такая система представляет собой иерархию. На когнитивном уровне это даёт возможность поддерживать достаточно сложную, но в целом когерентную картину мира; на уровне прагматическом – интегрировать действия людей с принципиально различным, даже – несовместимым операциональным опытом. (Хорошим примером последнего рода является общество, которое, в сознании его членов, уподоблено семье или организму – с соответствующей дифференциацией функций и онтологического статуса отдельных его членов, образующих, тем не менее, единое целое). Но при всём натурализме организмической онтологии, ставка на ценности как интегрирующий фактор не позволяет полагаться исключительно на спонтанное, “естественное” сотрудничество членов сообщества, поскольку культура, стержнем которой является определённая система ценностей, подчиняется специфической логике ценностного мышления: ценности подлежат реализации (иначе они – не ценности), реализация требует усилий (причём усилий коллективных, поскольку коллективной является цель, выдвигаемая как основание интеграции), а коллективные усилия невозможны без организующей деятельности. Таким образом, описанный тип общественной связи предполагает наличие организации, призванной привести общество к состоянию, реализующему идеологические ценности. В соответствии с духом общества, в рамках которого она создаётся, такая организация принимает форму иерархии, причём – иерархии с высоким уровнем централизации.

14.

В обществе, политическая культура которого, сохраняя “соборный” характер социальной онтологии, переориентирована на ценностные механизмы интеграции, возникает специфический политический и социально-психологический климат, который существенно отличается от того состояния благости, которое должно характеризовать соборное единство в идеале. Его доминантой становится дуализм. (Пока интеграционную функцию выполняет социальная онтология, дуализм невозможен, поскольку он противоречит базовым установках политической культуры и может утвердиться лишь в условиях полного коллапса этой культуры и за её счёт. Но если роль интегрирующего фактора берут на себя ценности, дуализм превращается в мощнейший социально-психологический инструмент сохранения и утверждения онтологии мистического единства. Его можно рассматривать как своеобразную защитную реакцию политической культуры в условиях, когда выработанные в рамках этой культуры навыки преодоления конфликтов и стереотипы поведения – операциональный опыт – оказываются неадекватными новой исторической ситуации и порождают ценностный конфликт). Соборное единство как бы “сжимается”: оно не охватывает больше всех членов сообщества, но с тем большим надрывом и агрессивностью утверждается внутри этого суженного круга. В нём устанавливается особый психологический климат осаждённой крепости: снаружи – повсюду враг, внутри – его шпионы и агенты.

15.

Раз сложившись, политическая культура такого рода формирует свой собственный механизм самоподдержания. В основе этого механизма лежит перманентный “поиск врага”, в отсутствие которого она просто не имеет смысла и не может функционировать. Разумеется, механизм этот носит “самоедский” характер. В силу естественных следствий порождаемой и питаемой им политической практики, он не может быть долговечным: общество или изживает его, или перестаёт существовать. Внутреннее противоречие между институциональным механизмом интеграции и его концептуально-психологической основой – направленным вовне (за границы “соборного” единства) дуализмом – медленно но верно разлагает сам интеграционный механизм. Политическая культура не может одновременно интегрировать и дезинтегрировать: интеграция требует известной толерантности, дуализм порождает нетерпимость.

16.

Преодоление дуализма, в принципе, может осуществиться двумя способами: либо посредством восстановления соборности в её исходном – додуалистическом – виде, либо путём радикальной перестройки онтологического компонента политической культуры и преодоления её “соборных” установок. Вероятность первого исхода зависит от способности общества разрешить ценностный конфликт, обусловивший дуалистический сдвиг. Для этого необходим новый консенсус в области базовых ценностей политической культуры, который позволил бы консолидировать разлаженный интеграционный механизм. Реставрация традиционного режима может оказаться той ценой, которую обществу и его политической элите придётся заплатить за консолидацию – со всеми вытекающими отсюда последствиями в отношении перспектив дальнейшего развития. Ценностное мышление по природе своей авторитарно и консервативно, поэтому ставка на ценности как основу социальной интеграции предполагает относительную неизменность общих условий социального бытия. Если объективные условия требуют гибкого и оперативного реагирования, постоянных усилий по выработке новых форм поведения и создания новых институтов, такой механизм интеграции оказывается дисфункциональным.

17.

Второй вариант преодоления дуализма не требует всеобъемлющего консенсуса в отношении ценностей: поскольку в основе его лежит отказ от онтологии мистического единства, он вполне совместим с ценностным плюрализмом. Зато он предполагает выработку альтернативного интеграционного механизма, который не был бы “завязан” ни на социальную онтологию, ни на систему ценностей, поскольку последние уже не в состоянии эффективно выполнять эту функцию.

18.

Единство социума, которое невозможно более обеспечить за счёт социальной онтологии, не разрушая “живой основы” общества – его “человеческого материала”, восстанавливается путём отказа как от соответствующих онтологических установок, так и от монополии на истину в отношении ценностей. Интегрирующий механизм перемещается в сферу операционального опыта. Условием консолидации общества в этом случае оказывается выработка такого операционального опыта, который мог бы сам по себе стать базой социальной интеграции. Поскольку операциональный опыт в любом сколько-нибудь сложном обществе многообразен, это предполагает определённую его иерархизацию и достижение консенсуса относительно придания особого статуса некоторым видам политического поведения и некоторым политическим процедурам. На практике это означает учреждение политических институтов, процедуры формирования и функционирования которых, собственно, и становятся предметом ценностного консенсуса, обеспечивающего интеграцию общества.

19.

Понятно, что далеко не любой институт годится для этой цели. В европейской истории Нового времени эту роль с успехом сыграл парламент. В основе деятельности парламента, как коллективного органа принятия решений, лежит идея представительства и согласования различных социальных и групповых интересов. Парламент, таким образом, функционирует как интегрирующий институт. Его жизнеспособность и эффективность зависят, однако, от того, в какой мере принимаемые им решения оказываются приемлемыми для большинства (в идеале – для всех) членов сообщества, так как их выполнение зависит, в конечном счете, от воли этого большинства. Критическим вопросом, определяющим легитимность парламента, как политического института, является поэтому отнюдь не “объективная” (весьма проблематичная) “правильность” принимаемых им решений, а аутентичность выраженной в них политической воли избирателей и их избранников, которая обеспечивается строжайшим соблюдением процедурных правил: решение политического (представительного) органа правильно (действительно), поскольку при его принятии были соблюдены правила (процедуры). С созданием представительных органов парламентского типа операциональный опыт, обеспечивающий их функционирование, становится важнейшей предпосылкой общественного согласия и политической интеграции общества.

20.

Российская “соборная” политическая культура находится в кризисе, симптомом которого является дуализм политического сознания и политической жизни с их гипертрофированной конфронтационностью и агрессивностью. Дальнейшее пребывание в этом состоянии чревато разрушением культурной идентичности российского полиса. По какому пути пойдёт дальнейшее развитие: будет ли предпринята попытка восстановить утраченное “соборное” единство (вероятнее всего – ценой консервации традиционных стереотипов политического мышления и поведения и отказа от попыток политической и институциональной модернизации) или будет выработан новый – институциональный – механизм социальной интеграции, способный обеспечить стабильность общества в условиях динамичного развития – покажет будущее. Разработка методик политологического анализа, позволяющих своевременно отслеживать тенденции культурных трансформаций и оценивать их вероятные результаты – актуальная задача российской политической науки.