I. А. И. Герцен (1812-1870).
Основные сочинения:
1. Дилетантизм в науке (1842-1843).
2. Капризы и раздумье (1842-1846).
3. Письма об изучении природы (1845-1846).
4. С того берега (нем. – 1850, рус. – 1855).
5. О развитии революционных идей в России (нем., фр. – 1851, рус. – 1861).
6. Былое и думы (гл. XXV, XXX, XXXII) (1852-1866).
7. Письма к противнику [Ю.Ф. Самарину] (1864-1865).
8. Письма к путешественнику [адресат неизвестен] (1865).
9. Prolegomena (1868).
10. К старому товарищу [М. А. Бакунину] (1869).
· Философия природы и философия познания:
(а) Связь философии с естествознанием: Философия без естествознания так же невозможна, как естествознание без философии.
(i) Недостаток понимания: Эмпирической науке при всём богатстве знаний недостаёт понимания (Герцен имеет в виду не какое-то «постижение сущности», а схватывание мыслью объекта познания как самосущего целого).
«Внимательный взгляд без большого напряжения увидит во всех областях естествоведения какую-то неловкость; им чего-то недостаёт, чего-то не заменяемого обилием фактов; в истинах, ими раскрытых, есть недомолвка. Каждая отрасль естественных наук приводит постоянно к тяжёлому сознанию, что есть нечто неуловимое, непонятное в природе; что они, несмотря на многостороннее изучение своего предмета, узнали его почти, но не совсем, и именно в этом недостающем чём-то, постоянно ускользающем, предвидится та отгадка, которая должна превратить в мысль и, следственно, усвоить человеку непокорную чуждость природы».
(ii) Бесперспективность стихийного теоретизирования:
«Факт, бросающийся с первого взгляда в физических науках, состоит в том, что естествоиспытатели только говорят, что они не выходят из эмпирии, а в сущности они почти никогда не остаются в ней; они выходят из пределов опытного вéдения, не давая себе отчёта, что делают; бессознательно идти в деле наук невозможно, не сбившись с дороги; для того, чтоб действительно перейти пределы какого-либо логического момента, надобно, по крайней мере, понять, в чём именно ограниченность исчерпанной формы: ничто на свете не путает так понятий, как бессознательный выход из одного момента в другой».
(iii) Логическое мышление как единственное всеобщее средство понимания:
«Как же понять смысл явления, не вовлекая его в логический процесс (не прибавляя ничего от себя, как обыкновенно выражаются)? Логический процесс есть единственное всеобщее средство человеческого понимания; природа не заключает в себе всего смысла своего – в этом её отличительный характер; именно мышление и дополняет, развивает его; природа только существование и отделяется, так сказать, от себя в сознании человеческом для того, чтоб понять своё бытие; мышление делает не чуждую добавку, а продолжает необходимое развитие, без которого вселенная не полна, – то самое развитие, которое начинается со стихийной борьбы, с химического сродства и оканчивается самопознающим мозгом человеческой головы».
(iv) Неоправданная условность теоретических моделей как проявление стыдливого скептицизма эмпиризма:
«В физических науках принято за обыкновение допускать подобного рода ипотезы [произвольные аналогии и наглядные модели], т.е. условную ложь для объяснения; но ложь не остаётся вне объяснения (иначе была бы вовсе не нужна), а проникает в него, и вместо истины получается странная смесь из эмпирической правды с логической ложью; эта ложь рано или поздно обличается и, по справедливости, заставляет сомневаться в истине, спаянной с нею; физика и химия принимают атомы… Принимая их, вас предупреждают обыкновенно на первой странице, что естествоиспытателям, собственно, дела нет, в самом ли деле тела состоят из крупинок чрезвычайно неделимых, невидимых, но имеющих свойства, объём и вес, или нет, что их принимают так для удобства. Таким ленивым приниманием они сами уронили свою теорию… Древние атомисты вовсе не шутили атомами…»
(v) Мышление не есть что-то чуждое природе: Надо или
«признать, что голова человека так устроена, что ей только мерещится истина… и тогда с Секстом Эмпириком должно сложить руки и, хладнокровно улыбаясь, сказать: “Какой вздор всё это!”»
или
«понять, что разумение человека не вне природы, а есть разумение природы о себе, <…> законы мышления – сознанные законы бытия, <…> что человек не потому раскрывает во всём свой разум, что он умён и вносит свой ум всюду, а, напротив, умён оттого, что всё умно; сознав всё это придётся отбросить нелепый антагонизм с философией».
(vi) Природа не есть просто и только мышление:
«… он [Гегель] как будто забывает, что логика потому именно не жизненная полнота, что она её победила в себе, что она отвлеклась от временного: она отвлечённа потому что в неё вошло одно вечное; она отвлечённа потому что абсолютна; она – знание бытия, но не бытие: она выше его – и в этом её односторонность. Если б природе достаточно было знать, как подчас вырывается у Гегеля, то, дойдя до самопознания, она сняла бы своё бытие, пренебрегла бы им; но ей бытие так же дорого, как знание: она любит жить, а жить можно только в вакхическом кружении временного; в сфере всеобщего шум и плеск жизни умолк…»
(б) Связь философии с жизнью.
(в) Витализм: движение, действие – основа жизни.
(г) Природа – телесное существование идеи.
(д) Опыт – взаимодействие сознания и предмета.
II. Н. Г. Чернышевский (1828-1889).
Основные сочинения:
1. Эстетические отношения искусства к действительности (маг. дис., 1855).
2. Антропологический принцип в философии (1860).
3. Характер человеческого знания (1885).
· Партийность философии:
«Каждый из философов бывал представителем какой-нибудь из политических партий, боровшихся в его время за преобладание над обществом, к которому принадлежал философ».
Пример Милля (сомнения в целесообразности снижения избирательного ценза) свидетельствует о том, что даже добросовестному мыслителю трудно пойти против интересов своего сословия и своей партии. В конечном счёте все идеалистические учения в той или иной мере относятся к лагерю реакции, а материализм – знамя новых прогрессивных идей, строго, базирующихся на данных естествознания. [«Партийная» позиция оборачивалась тем, что с философскими оппонентами не спорили, а «именно “расправлялись”» (выражение Флоровского):
«Ему [Чернышевскому] очевидно, что Юркевич “порядочных книг” не читал, – разуметь надлежало: Фейербаха. <…> В рассуждение по существу Чернышевский не входит… Писарев идёт ещё дальше и протестует против рассуждения вообще. “Простой здравый смысл” лучше всякого рассуждения, – и чего не может понять сразу и без подготовки любой человек, то заведомо есть излишество и вздор. В статьях Лаврова его возмущало, что автор зачем-то определяет и анализирует понятия, следит за строгостью доказательств. Всё это для Писарева только “гимнастические фокусы мысли”. <…> Нужно было принимать некий самоновейший кодекс именно без рассуждения…» (Флоровский. «Пути русского богословия).]
[Принцип партийности, с психологической точки зрения, есть просто возведение естественной человеческой пристрастности в ранг теории, но именно теоретически он чрезвычайно уязвим, ибо соединяет логически несоединимое: партикулярный характер истины с претензией на общую значимость; одно из двух: либо общей истины нет, и каждая партия имеет свою истину и имеет право на неё, либо возможна какая-то надпартийная позиция, которая позволяет судить о степени истинности той или иной партийно обусловленной позиции.]
· Эстетика реализма: Непременное желание мыслить исходя из партийной позиции (установка на партийность) сослужило дурную службу Чернышевскому на его первом и, в известном смысле, главном поприще – в области эстетики, побудив его отрицать правомерность идеальных критериев оценки в области, которую даже материалисты признают областью духовной деятельности.
(а) Критика идеалистической эстетики: Критикуя определение прекрасного в идеалистической эстетике [Гегеля и Фишера]:
«Прекрасное есть полное проявление общей идеи в индивидуальном явлении» –
как «слишком широкое», поскольку оно является
«определением формального стремления всякой человеческой деятельности»
[Подобное возражение нельзя не
признать неуместным именно со стороны Чернышевского, который ведь и сам не
ограничивает эстетическое исключительно областью искусства – ср.:
«истинная, высочайшая красота есть именно красота, встречаемая человеком в мире действительности, а не красота, создаваемая искусством».
почему же в таком случае не пользоваться понятием прекрасного для характеристики результатов и всякой иной человеческой деятельности, даже не имеющей своей непосредственной целью создание именно «прекрасного»?], Чернышевский предлагает собственное определение:
(б) Антропологическая эстетика:
«Прекрасное есть жизнь», –
страдающее тем же недостатком [см. ниже пример с кротом], но [а] в ещё большей степени. Приводимые в подтверждение этого тезиса примеры прекрасного в живой природе (животные и растения):
«… грациозными бывают движения какого-нибудь существа тогда, когда оно “хорошо сложено”, т.е. напоминает человека хорошо сложенного, а не урода. Некрасивым кажется всё “неуклюжее”, т.е. до некоторой степени уродливое по нашим понятиям, везде отыскивающим сходство с человеком»;
«… шум и движение животных напоминают нам шум и движение человеческой жизни; до некоторой степени напоминают о ней шелест растений, качанье их ветвей, вечно колеблющиеся листочки их»
и, в особенности, в неживой природе:
«Солнце и дневной свет очаровательно прекрасны, между прочим потому, что в них источник всей жизни в природе», –
поражают [б] откровенной натянутостью и [в] каким-то безоглядным антропоцентризмом, который. в сущности, есть не что иное как та же установка на соответствие объекта эстетической оценки нашим эстетическим запросам. [Чем это отличается и чем лучше гегелевской апелляции к идее? Если определение Чернышевского не трактовать как «жизнь в специфически человеческом понимании и с точки зрения именно человека», т.е. соответственно нашей идее жизни, то отдельные его пассажи вступят в очевидное противоречие между собой. Так, Чернышевский утверждает, что хотя
«Совершенно справедливо, что предмет должен быть превосходен в своём роде для того, чтобы называться прекрасным. <…> Но не всё, превосходное в своём роде, прекрасно; крот может быть превосходным экземпляром породы кротов, но никогда не покажется он “прекрасным”»
[Это почему же? Разве он не «живой»?] Это особенно бросается в глаза, когда Чернышевский обращается к примерам из собственно человеческой жизни:
«… прекрасно то существо, в котором видим мы жизнь такою, какова должна она быть по нашим понятиям».
(в) Народническая эстетика: [г] Если в рассуждениях Чернышевского что-то и убедительно, так это указание на различие эстетических критериев, например, у «простого народа» (которые Чернышевскому весьма симпатичны) и «образованного человека» (которые представляются ему извращёнными); но это отнюдь не подтверждает его главный тезис, а указывает лишь на социальную обусловленность эстетических установок. Но «жизнь», поскольку она определяется социальными условиями, ни в коем случае не есть просто жизнь, жизнь как биологический процесс, даже если иметь в виду жизнь только человеческую.
· Критика дуализма [души и тела]:
«Принципом философского воззрения на человеческую жизнь со всеми её феноменами служит выработанная естественными науками идея о единстве человеческого организма; наблюдениями физиологов, зоологов и медиков отстранена всякая мысль о дуализме человека. Философия видит в нём то, что видят медицина, физиология, химия; эти науки доказывают, что никакого дуализма в человеке не видно, а философия прибавляет, что если бы человек имел, кроме реальной своей натуры, другую натуру, то эта другая натура непременно обнаруживалась бы в чём-нибудь, и так как она не обнаруживается ни в чём, так как всё происходящее и проявляющееся в человеке происходит по одной реальной его натуре, то другой натуры в нём нет» (пример со львом; см. ниже метод отрицательных заключений).
Антропологический принцип
«состоит в том, что на человека надобно смотреть как на одно существо, имеющее только одну натуру, чтобы не разрезывать человеческую жизнь на разные половины, принадлежащие разным натурам, чтобы рассматривать каждую сторону деятельности человека как деятельность или всего организма, от головы до ног включительно, или если она оказывается специальным отправлением какого-нибудь особенного органа в человеческом организме, то рассматривать этот орган в его натуральной связи со всем организмом».
Различие материальных и психических явлений не является аргументом в пользу дуализма:
«… нет предмета, который имел бы только одно качество, – напротив, каждый предмет обнаруживает бесчисленное множество разных явлений, которые мы для удобства суждения о нём подводим под разные разряды, давая каждому разряду имя качества, так что в каждом предмете очень много разных качеств. Например, дерево растёт, горит; мы говорим, что оно имеет два качества: растительную силу и удобосгораемость. В чём сходство между этими качествами? Они совершенно различны. <…> Логическое расстояние от одного из этих качеств до другого безмерно велико, или, лучше сказать, нет между ними никакого, близкого или далёкого логического расстояния, потому что нет между ними никакого логического отношения».
· Теория познания:
(а) Метод отрицательных
заключений: Не является аргументом против монизма и неразрешённость тех или
иных научных вопросов:
«Говорят: естественные науки ещё не достигли такого развития, чтобы удовлетворительно объяснить все важные явления природы. Это – совершенная правда; но противники научного направления в философии делают из этой правды вывод вовсе не логический, когда говорят, что пробелы, остающиеся в научном объяснении натуральных явлений, допускают сохранение каких-нибудь остатков фантастического миросозерцания. Дело в том, что характер результатов, доставленных анализом объяснённых наукою частей и явлений, уже достаточно свидетельствует о характере элементов, сил и законов, действующих в остальных частях и явлениях, которые ещё не вполне объяснены: если бы в этих необъяснённых частях и явлениях было что-нибудь иное, кроме того, что найдено в объяснённых частях, тогда и объяснённые части имели бы не такой характер, какой имеют» (пример с полярными зонами и Центральной Африкой).
«… если при нынешнем состоянии научного наведения (индуктивной логики) мы в большей части случаев ещё не можем с достоверностью определить по исследованной нами части предмета, какой именно характер имеет неисследованная часть его, то уже всегда можем с достоверностью определять, какого характера не может иметь она. Наши положительные заключения от характера известного к характеру неизвестного при нынешнем состоянии наук находятся ещё на степени догадок, подлежащих спору, доступных ошибкам; но отрицательные заключения уже имеют полную достоверность».
(б) Непосредственность знания: Прямое непосредственное знание получается из внешнего мира (подчёркивается единство чувственного и рационального познания):
«Говорить, что мы имеем лишь знание наших представлений о предметах, а прямого знания самих предметов у нас нет, значит отрицать нашу реальную жизнь, отрицать существование нашего организма».
· Этика (теория «разумного эгоизма»): Монистическая онтология исходит из принципиально единства природы; в соответствии с этим Чернышевский вполне последовательно отказывается видеть принципиальную разницу между человеком и животным, признавая за животными не только способность рассуждения, но и способность к чувствам,
«которые называются возвышенными, бескорыстными, идеальными».
(1) Монизм настоятельно требует приведения разных человеческих поступков к единому основанию:
«… нравственные науки ещё не разработаны с такой полнотою, как естественные; но и при нынешнем, вовсе не блистательном их состоянии уже разрешён вопрос о подведении всех часто разноречащих между собою человеческих поступков и чувств под один принцип, как разрешены вообще почти все те нравственные и метафизические вопросы, в которых путались люди до начала разработки нравственных наук и метафизики по строгому научному методу. В побуждениях человека, как и во всех сторонах его жизни, нет двух различных натур, двух основных законов, различных или противоположных между собою, а всё разнообразие явления в сфере человеческих побуждений к действованию, как и во всей человеческой жизни происходит из одной и той же натуры, по одному и тому же закону».
(2) Эгоизм – движущая сила всех нравственных поступков:
«… вообще надобно бывает только всмотреться попристальнее в поступок или чувство, представляющиеся бескорыстными, и мы увидим, что в основе их всё-таки лежит та же мысль о собственной личной пользе, личном удовольствии, личном благе, лежит чувство, называемое эгоизмом» (примеры вдовы, матери, потерявшей ребёнка, самоубийства Лукреции или защитников Сагунта).
(3) Но, во-первых, этим отнюдь не снижается нравственное достоинство поступка:
«… мы говорим всё это вовсе не к уменьшению великой похвалы, какой достойны жители Сагунта и Лукреция: доказывать, что геройский поступок был вместе умным поступком, что благородное дело не было безрассудным делом, вовсе ещё не значит, по нашему мнению, отнимать цену у геройства и благородства».
(4) Во-вторых, разумное осознание собственной пользы требует свободного подчинения личного интереса общему делу, интересам общества в целом. (Явное влияние французских материалистов).
«Очень часты случае, в которых интересы разных наций и сословий противоположны между собою или с общими человеческими интересами; столь же часты случаи, в которых выгоды какого-нибудь отдельного сословия противоположны национальному интересу. Во всех этих случаях возникает спор о характере поступка, учреждения или отношения, выгодного для одних, вредного для других интересов: приверженцы той стороны, для которой он вреден, называют его дурным, злым; защитники интересов, получающих от него пользу, называют его хорошим, добрым. На чьей стороне бывает в таких случаях теоретическая справедливость, решить очень не трудно: общечеловеческий интерес стоит выше выгод отдельной нации, общий интерес целой нации стоит выше выгод отдельного сословия, интерес многочисленного сословия выше выгод малочисленного. В теории эта градация не подлежит никакому сомнению, она составляет только применение геометрических аксиом – “целое больше своей части”, “большее количество больше меньшего количества” – к общественным вопросам. Теоретическая ложь непременно ведёт к практическому вреду; те случаи, в которых отдельная нация попирает для своей выгоды общечеловеческие интересы или отдельное сословие – интересы целой нации всегда оказываются в результате вредными не только для стороны, интересы которой нарушены, но и для той стороны, которая думала доставить себе выгоду их нарушением: всегда оказывается, что нация губит себя, порабощая челове||чество, что отдельное сословие приводит себя к дурному концу, принося в жертву себе целый народ».
(5) Добро есть польза:
«… понятие добра вовсе не расшатывается, а, напротив, укрепляется самым резким и точным образом, когда мы находим, что добро есть польза».
«Цель всех человеческих стремлений состоит в получении наслаждений. Но источники, из которых получаются нами наслаждения, бывают двух родов: к одному роду принадлежат мимолётные обстоятельства, не зависящие от нас или если и зависящие, то проходящие без всякого прочного результата; к другому роду относятся факты и состояния, находящиеся в нас самих прочным образом или вне нас, но постоянно вне нас долгое время. [Пример: хорошая погода vs. хороший климат; приглашений на хороший обед vs. получение большой суммы денег.] <…> … полезными вещами называются, так сказать, прочные принципы наслаждений. Если бы при употреблении слова “польза” всегда твёрдо помнилась эта коренная черта понятия, не было бы решительно никакой разницы между пользою и добром… <…> Добро – это как будто превосходная степень пользы, это как будто очень полезная польза».
«Если полезным называется то, что служит источником множества наслаждений, а добрым – просто то, что очень полезно, тут уже не остаётся ровно никаких сомнений относительно цели, которая предписывается человеку, – не какими-нибудь посторонними соображениями или внушениями, не какими-нибудь проблематическими предположениями, таинственными отношениями к чему-нибудь ещё очень неверному, – нет, предписывается просто рассудком, здравым смыслом, потребностью наслаждения: это цель – добро. Расчётливы только добрые поступки; рассудителен только тот, кто добр, и ровно настолько, насколько добр».
(6) В собственном смысле слова понятие «добрый» приложимо только к человеку:
«Внешние предметы, как бы тесно ни были привязаны к человеку, всё-таки слишком часто разлучаются с ним: то человек расстаётся с ними, то они изменяют человеку. Родина, родство, богатство, всё может быть покинуто человеком или покинуть его; от одного никак не может он отделаться, пока остаётся жив, одно существо неразлучно с ним: это он сам. <…> Итак, действительным источником совершенной пользы для людей от действий других людей остаются только те полезные качества, которые лежат в самом человеческом организме; потому собственно этим качествам и усвоено название добрых, потому и слово “добрый” настоящим образом прилагается только к человеку».
(7) Проблема добра и зла – проблема социальная. Добр или зол человек по природе – такая постановка вопроса представляется Чернышевскому схоластической:
«Предлагается, например, очень головоломный вопрос: доброе или злое существо человек? Множество людей потеют над решением этого вопроса, почти половина потеющих решает: человек по натуре добр; другие, составляющие также почти целую половину потеющих, решают иначе: человек по натуре зол. За исключением этих двух противоположных догматических партий, остаются несколько человек скептиков, которые смеются над теми и другими и решают: вопрос это не разрешим. Но при первом приложении научного анализа вся штука оказывается простою до крайности. [1] Человек любит приятное и не любит неприятного, – это, кажется, не подлежит сомнению, потому что в сказуемом тут просто повторяется подлежащее: А есть А, приятное для человека есть приятное для человека, неприятное для человека есть неприятное для человека. [1] Добр тот, кто делает хорошее для других, зол – кто делает дурное для других, – кажется, это также просто и ясно. [3] Соединим теперь эти простые истины и в выводе получим: добрым человек бывает тогда, когда для получения приятного себе он должен делать приятное другим; злым бывает он тогда, когда принуждён извлекать приятность себе из нанесения неприятности другим. Человеческой натуры нельзя тут ни бранить за одно, ни хвалить за другое; всё зависит от обстоятельств, отношений <, учреждений>».
Нельзя сказать, человек вообще – плотник или не плотник; при известных обстоятельствах он становится плотником, при известных обстоятельствах – кузнецом.
«Точно так при известных обстоятельствах человек становится добр, при других – зол» («Антропологический принцип в философии» // ФН, т. 2, с. 194).
Поэтому для того, чтобы человек стал добр
(«что для самого человека и для всех окружающих его людей гораздо лучше»),
надо постараться изменить соответствующим образом обстоятельства его жизни.
«… самая настоятельнейшая потребность каждого человеческого организма состоит в том, чтобы дышать; но предмет, нужный для её удовлетворения, находится человеком почти во всех положениях в достаточном изобилии, потому из потребности воздуха почти никогда не возникает дурных поступков. <…> После потребности дышать… самая настоятельная потребность человека – есть и пить. В предметах для порядочного удовлетворения этой потребности очень часто, очень у многих людей встречается недостаток, и он служит источником самого большого числа всех дурных поступков, почти всех положений и учреждений, бывающих постоянными причинами дурных поступков. Если бы устранить одну эту причину зла, быстро исчезло бы из человеческого общества, по крайней мере, девять десятых всего дурного: [1] число преступлений уменьшилось бы в десять раз, [2] грубые нравы и понятия в течение одного поколения заменились бы человечественными, [3] отнялась бы и опора у стеснительных учреждений, основанных на грубости нравов и невежестве, и [4] скоро уничтожилось бы почти всякой стеснение».
· Философия истории: Отсюда вполне естественным представляется соединение просветительской парадигмы (история движется развитием знания – по Боклю) с материалистическим «политэкономическим принципом»:
«… развитие двигалось успехами знания, которое обусловливалось развитием трудовой жизни и средств материального существования».